пара. Постояли, отдышались.
– Капельницу, что ли, не погасили? – предположил Игнат.
– Мы с Тошкой уходили из балка последними, – припомнил Никитин. – Погасили, 
точно.
– Чего натворил? – хрипло спросил Леньку Сомов. Ленька понурил голову.
– Не приставай, видишь, переживает, – съязвил Игнат. – Сосунок!
Сжав кулаки, Ленька, как слепой, пошёл на Игната.
– Давай, давай морды бить! – рявкнул Гаврилов. – Я вам!..
Гаврилов круто повернулся и направился к Ленькиному тягачу. Включил карманный 
фонарик, присмотрелся, выругался.
Все, подошли и склонились над левой выхлопной трубой. Она была оголена, лишь по 
бокам висели почерневшие лохмотья обмотки. Ясная картина: прогорели 
медно-асбестовые прокладки выхлопного коллектора, и от раскалённой 
отработанными газами трубы загорелся настил балка.
– Прокладки, батя!
Отправляясь в поход, Гаврилов всегда менял прокладки на новые, чтобы наверняка 
хватило на всю дорогу. Первое и святое дело? Но перед этим походом тягачи 
ремонтировал Синицын. Снова Синицын!
И снова виноват он, Гаврилов. Нужно было ещё час не поспать, проверить 
прокладки.
– Сменить, – ощущая тупую боль в сердце, приказал он. – Развернуть машины, 
включить фары. Пошуруйте вокруг.
Нашли немногое. Кроме сброшенных Ленькой в последнюю минуту двух мешков с 
хлебом и трех ящиков с полуфабрикатами, разыскали помятую печку-капельницу, 
разорванные баллоны из-под пропана, обгоревший остов запасной рации и чудом 
оставшийся невредимым большой ящик с брикетами замороженного бульона. Сгорели 
все личные вещи жильцов балка – Савостикова, Сомова, Никитина и Жмуркина, 
фотоаппараты и кинокамеры и, самое главное, картонная коробка с «Беломором» и 
«Шипкой». Её искали особенно долго, страшно было остаться без курева. Не нашли.
За обедом подсчитали: на восемь человек курящих имелось десятка три с небольшим 
сигарет и неначатая пачка «Беломора». Доверили весь запас Задирако и решили 
курить одну на троих после обеда.
Хлеба должно было хватить – с учётом нескольких мешков на камбузе, а вот 
полуфабрикаты и газ Гаврилов приказал расходовать экономно. Кроме того, велел 
Борису Маслову беречь рацию в «Харьковчанке» как зеницу ока, а Задирако – 
помалкивать про то, что единственный мешок соли разметало взрывом. Через 
пять-шесть часов ходу – Комсомольская, может, там найдётся.
В камбузе было холодно, но покойно, никому не хотелось плестись по морозу к 
тягачам и до утра в одиночестве ишачить за рычагами.
– Вернусь, – размечтался Тошка, – приду к Синицыну в гости. Такого человека, 
как я, он примет с уважением (Тошка мимикой изобразил уважение, с каким 
отнесётся к нему Синицын), а я ему: «Сымай штаны!» А он: «Какие такие штаны?» А 
я: «Твои, взамен тех, что у меня сгорели по твоей милости!» Деваться ему некуда,
 сымет штаны, а я ему; «Пёс с тобой, таскай, куда тебе на улицу с голым задом!»
– Паяц! – неодобрительно глядя на развеселившихся товарищей, буркнул Сомов.
– Валера, одолжи на перегон Тошку! – отмахнувшись от Сомова, попросил Давид. – 
Вернёмся – месяц пивом поить буду!
– Как это так одолжи? – заважничал Тошка. – Я тебе, брат, не какой-нибудь 
Фигаро. Этак каждый начнёт канючить: «Давай мне Тошку!» Вас вона сколько, а 
Тошка один.
– Ладно, езжай до Комсомольской с Давидом, – с лаской в голосе сказал Гаврилов.
 – Только не заговори его допьяна, собьётся с курса и загонит машину на Южный 
полюс. А ты, племянник (к молчаливому Леньке), не вешай нос, а то я подумаю, 
что ты барахло своё жалеешь. Сдирать стружку с тебя пока не стану, тем более 
Петя не разрешит, раз ты ему хлеб и бифштексы выручил. Ну, сыночки, по коням!
– Спасибо, матерь кормящая, – поклонился повару Валера.
– Приходите ещё, не стесняйтесь, дорогие гости, – заулыбался Петя.
– Что в журнале записать, батя? – спросил Маслов.
– Прокладки, – хмуро ответил Гаврилов, не в силах отвести взгляда от окурка, 
который после него досасывал радист. – Запиши, что Плевако не сменил, а 
Гаврилов, сукин сын, не проверил. И про разбитые горшки – наши потери – запиши, 
чтобы главбуху доставить развлечение.
– Ты, друг, не обижайся, – натягивая на голову подшлемник, сказал Леньке Игнат.
 – Ну, ляпнул сгоряча.
– А я и не обижаюсь! – вызывающе ответил Ленька. – Думай только, когда говоришь,
 понял?
– Хорошо, хорошо, – дружелюбно сказал Игнат. И походники разошлись по машинам.



ЛЕНЬКА САВОСТИКОВ

Не бывать бы Леньке в Антарктиде, если бы за него, родного племянника, слёзно 
не молила Катя. Очень не хотелось Гаврилову брать Леньку, но ни в чём он не мог 
отказать жене. Для виду поупрямился, поворчал и уступил. Полина, Катюшина 
сестра, в голос выла, просила зятя возвратить сына человеком. Гаврилов сердился 
– Антарктида, мол, не исправительная колония, но в глубине души был польщён. 
Пообещал, что проследит, выбьет дурь из ветреной головы. Сестры наделяли его 
чрезвычайными полномочиями, а Ленька слушал и ухмылялся. Против Антарктиды, 
впрочем, он не возражал: слава, нагрудный значок да деньги, и, говорят, немалые.