огтистую руку старичка. Тот  улыбнулся.  На
миг радость Короткова померкла.  Что-то  странное,  зловещее  мелькнуло  в
синих глазных дырках старика.  Странна  показалась  и  улыбка,  обнажавшая
сизые десны. Но тотчас же Коротков отогнал от себя  неприятное  чувство  и
засуетился.
   - Стало быть, мне сейчас в Спимат нужно бежать?
   - Обязательно, - подтвердил старичок, -  тут  и  сказано  -  в  Спимат.
Только позвольте вашу книжечку, я пометочку в ней сделаю карандашиком.
   Коротков тотчас полез в карман, побледнел, полез  в  другой,  еще  пуще
побледнел, хлопнул себя по карманам брюк и с заглушенным  воплем  бросился
обратно по лестнице, глядя себе под ноги. Сталкиваясь с людьми,  отчаянный
Коротков взлетел до самого верха, хотел увидеть красавицу с камнями, у нее
что-то спросить,  и  увидал,  что  красавица  превратилась  в  уродливого,
сопливого мальчишку.
   - Голубчик! - бросился к нему Коротков, - бумажник мой, желтый...
   - Неправда это, - злобно ответил мальчишка, - не брал я, врут они.
   - Да нет, милый, я не то... не ты... документы.
   Мальчишка посмотрел исподлобья и вдруг заревел басом.
   - Ах, Боже мой! -  в  отчаянии  вскричал  Коротков  и  понесся  вниз  к
старичку.
   Но когда он прибежал, старичка уже не было. Он исчез. Коротков  кинулся
к маленькой двери, рванул ручку. Она оказалась запертой. В полутьме  пахло
чуть-чуть серой.
   Мысли закрутились в голове Короткова метелью, и выпрыгнула одна  новая:
"Трамвай!" Он ясно вдруг вспомнил, как жали его на площадке  двое  молодых
людей, один из них худенький с черными, словно приклеенными, усиками.
   - Ах, беда-то, вот уж беда, - бормотал Коротков, - это  уж  всем  бедам
беда.
   Он выбежал на улицу,  пробежал  ее  до  конца,  свернул  в  переулок  и
очутился  у  подъезда  небольшого  здания  неприятной  архитектуры.  Серый
человек, косой и мрачный, глядя не на  Короткова,  а  куда-то  в  сторону,
спросил:
   - Куда ты лезешь?
   -  Я,  товарищ,  Коротков,  Вэ  Пэ,  у  которого  только   что   украли
документы... Все до единого... Меня забрать могут...
   - И очень просто, - подтвердил человек на крыльце.
   - Так вот позвольте...
   - Пущай Коротков самолично и придет.
   - Так я же, товарищ, Коротков.
   - Удостоверение дай.
   - Украли его у меня только что, - застонал Коротков, - украли, товарищ,
молодой человек с усиками.
   - С усиками? Это, стало быть. Колобков.  Беспременно  он.  Он  в  нашем
районе специяльно работает. Ты его теперь по чайным ищи.
   - Товарищ, я не могу, - заплакал Коротков,  -  мне  в  Спимат  нужно  к
Кальсонеру. Пустите меня.
   - Удостоверение дай, что украли.
   - От кого?
   - От домового.
   Коротков покинул крыльцо и побежал по улице.
   "В Спимат или к домовому? - подумал он. - У домового прием  с  утра;  в
Спимат, стало быть".
   В это мгновение часы далеко пробили  четыре  раза  на  рыжей  башне,  и
тотчас из всех дверей побежали люди с  портфелями.  Наступили  сумерки,  и
редкий мокрый снег пошел с неба.
   "Поздно, - подумал Коротков, - домой".



6. Первая ночь

   В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Коротков прочитал ее.

   "Дорогой сосед! Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю  вам  в  подарок
вино. Пейте на здоровье - его никто не хочет покупать. Они в углу.
   Ваша А.Пайкова".

   Косо  улыбнувшись,  Коротков  прогремел  замком,  в   двадцать   рейсов
перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие  в  углу  коридора,  зажег
лампу и, как был в кепке и пальто, повалился на кровать. Как зачарованный,
около получаса он смотрел на портрет  Кромвеля,  растворяющийся  в  густых
сумерках, потом вскочил  и  внезапно  впал  в  какой-то  припадок  буйного
характера. Сорвав кепку, он швырнул ее в угол, одним  взмахом  сбросил  на
пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.
   - Вот! Вот! Вот! - провыл Коротков и с хрустом давил  чертовы  коробки,
смутно мечтая, что он давит голову Кальсонера.
   При воспоминании об яйцевидной голове  появилась  вдруг  мысль  о  лице
бритом и бородатом, и тут Коротков остановился.
   - Позвольте... как же это так?.. -  прошептал  он  и  провел  рукой  по
глазам, - это что же? Чего же это я стою и занимаюсь пустяками, когда  все
это ужасно. Ведь не двойной же он в само