- Будьте добры, скажите, что  он  понимает?
Два дня он пробыл  здесь  и  совершенно  меня  замучил.  Но,  представьте,
счастье. Я ездил к Федору Васильевичу, и тот наконец убрал его. Я поставил
вопрос остро: я или он. Его перевели в какой-то Спимат или черт его  знает
еще куда. Пусть воняет там этими спичками!  Но  мебель,  мебель  он  успел
передать в это проклятое бюро. Всю. Не угодно  ли?  На  чем  я,  позвольте
узнать, буду писать? На чем будете писать вы? Ибо я не сомневаюсь, что  вы
будете наш, дорогой (хозяин обнял Короткова). Прекрасную  атласную  мебель
Луи Каторэ этот прохвост безответственным приемом спихнул в  это  дурацкое
бюро, которое завтра все равно закроют к чертовой матери.
   - Какое бюро? - глухо спросил Коротков.
   - Ах, да эти претензии или как их там, - с досадой сказал хозяин.
   - Как? - крикнул Коротков. - Как? Где оно?
   - Там, - изумленно ответил хозяин и ткнул рукой в пол.
   Коротков в последний раз окинул безумными глазами белый кунтуш и  через
минуту оказался в  коридоре.  Подумав  немного,  он  полетел  налево,  ища
лестницы вниз. Минут пять он бежал, следуя прихотливым изгибам коридора, и
через пять минут оказался у того места, откуда выбежал. Дверь N 40.
   - Ах, черт! - ахнул Коротков, потоптался и побежал  вправо  и  через  5
минут опять был там же. N 40.  Рванув  дверь,  Коротков  вбежал  в  зал  и
убедился, что тот опустел. Лишь машинка безмолвно улыбалась белыми  зубами
на столе. Коротков подбежал к колоннаде и тут увидал хозяина. Тот стоял на
пьедестале уже без улыбки, с обиженным лицом.
   - Извините, что я не попрощался...  -  начал  было  Коротков  и  смолк.
Хозяин стоял без уха и носа, и левая рука у него была отломана.  Пятясь  и
холодея, Коротков выбежал  опять  в  коридор.  Незаметная  потайная  дверь
напротив вдруг открылась, и из нее  вышла  сморщенная  коричневая  баба  с
пустыми ведрами на коромысле.
   - Баба! Баба! - тревожно закричал Коротков, - где бюро?
   - Не знаю, батюшка, не знаю, кормилец, - ответила  баба,  -  да  ты  не
бегай, миленький, все одно не найдешь. Разве мыслимо - десять этажов.
   - У-у... д-дура, - стиснув зубы, рыкнул Коротков и  бросился  в  дверь.
Она  захлопнулась  за  ним,  и  Коротков  оказался  в   тупом   полутемном
пространстве без выхода. Бросаясь в стены и царапаясь,  как  засыпанный  в
шахте, он наконец навалился  на  белое  пятно,  и  оно  выпустило  его  на
какую-то лестницу. Дробно стуча, он побежал  вниз.  Шаги  послышались  ему
навстречу снизу. Тоскливое беспокойство сжало сердце Короткова, и он  стал
останавливаться. Еще миг, -  и  показалась  блестящая  фуражка,  мелькнуло
серое одеяло и длинная борода.  Коротков  качнулся  и  вцепился  в  перила
руками. Одновременно скрестились взоры,  и  оба  завыли  тонкими  голосами
страха и боли. Коротков задом стал отступать  вверх,  Кальсонер  попятился
вниз, полный неизбывного ужаса.
   - Постойте, - прохрипел Коротков, - минутку... вы только объясните...
   - Спасите! - заревел Кальсонер,  меняя  тонкий  голос  на  первый  свой
медный бас. Оступившись, он с громом упал вниз затылком:  удар  не  прошел
ему даром. Обернувшись в черного кота с  фосфорными  глазами,  он  вылетел
обратно, стремительно и бархатно  пересек  площадку,  сжался  в  комок  и,
прыгнув на подоконник, исчез в разбитом стекле и паутине. Белая пелена  на
миг  заволокла  коротковский  мозг,  но  тотчас  свалилась,  и   наступило
необыкновенное прояснение.
   - Теперь все понятно, - прошептал Коротков  и  тихонько  рассмеялся,  -
ага, понял. Вот оно что. Коты! Все понятно. Коты.
   Он начал смеяться все громче, громче, пока вся лестница не  наполнилась
гулкими раскатами.



8. Вторая ночь

   В сумерки товарищ Коротков, сидя на байковой кровати, выпил три бутылки
вина, чтобы все забыть и успокоиться. Голова теперь  у  него  болела  вся:
правый и левый висок, затылок и даже веки. Легкая муть поднималась со  дна
желудка, ходила внутри волнами, и два раза тов. Короткова рвало в таз.
   - Я вот так сделаю, - слабо шептал  Коротков,  свесив  вниз  голову,  -
завтра я постараюсь не встречаться с ним. Но так как он вертится всюду, то
я пережду. Пережду: в переулочке или в тупичке. Он себе мимо и пройдет.  А
если он погонится за мной, я убегу. Он и отстанет. Иди  себе,  мол,  своей
дорогой. И я уж больше не хочу  в  Спимат.  Бог  с  тобой.  Служи  себе  и
заведующим и делопроизводителем, и трамвайных денег я не хочу. Обойдусь  и
без них. Только ты уж меня, пожалуйста, оставь в покое. Кот ты или не кот,
с бородой или без бороды, - ты сам по себе, я сам по себе. Я  себе  другое
местечко найду и буду служить тихо и мирно. Ни я никого не трогаю, ни меня
никто. И претензий  на  тебя  никаких  подавать  не  буду.  Завтра  только
выправлю себе документы - и шабаш...
   В отдалении глухо начали бить часы. Бам... бам... "Это у  Пеструхиных",
- подумал Коротков и стал считать. Десять... одиннадцать...  полночь.  13,
14, 15... 40...
   - Сорок раз пробили часики, - горько усмехнулся Короткое, а потом опять
заплакал. Потом его опять судорожно и тяжко стошнило церковным вином.
   - Крепкое, ох крепкое вино, - выговорил Коротков и со стоном  откинулся
на подушку. Прошло часа два, и непотушенная лампа освещала бледное лицо на
подушк