шение  лежит у  меня  на душе  как страшное убийство.
Незабываемы муки  совести, так  как я  одним  ударом  разбил  живое,  верное
сердце. В первое мгновение -- стремительный бег, ощущение парящего полета; в
следующее -- крушение, смерть, безмолвие, мгновение страшной  неподвижности.
Песня ветра перешла в вой, и высокие волны вскипали  вокруг трупа медленно и
грозно. Я,  словно  обезумев,  увидел как летела, качаясь,  от носа к  корме
фок-рея, как  люди,  сбившись  в  кучу, в ужасе  выкрикивали  проклятия  и с
лихорадочными   усилиями   подтягивали   за   канат   шлюпку.  Со   странным
удовольствием  от  того, что вижу что-то  знакомое,  я  заметил среди них  и
Цезаря, узнал жест  Доминика -- горизонтальный размах его мощной длани. Ясно
помню,  как  я  подумал: "Цезарь,  конечно,  должен  погибнуть",  а затем  я
очутился на четвереньках,  качавшийся  румпель, который  я выпустил из  рук,
треснул меня пониже уха, и я упал замертво.

     Думаю, что без сознания я был только несколько минут, но когда я пришел
в себя, шлюпка уже неслась по ветру к  бухточке между скалами, ее направляли
веслами два матроса. Я был усажен на офицерском месте, и Доминик поддерживал
меня, обняв за плечи.
     Мы  высадились в  знакомой  нам  местности. Доминик взял  с  собой одно
весло.  Он, вероятно, подумал  о предстоявшей нам переправе через речку, где
имелась  только жалкая  плоскодонка, на которой часто недоставало  багра. Но
прежде  всего  нам пришлось  подняться  на  гребень горы за  мысом.  Доминик
помогал мне идти. У меня  темнело в глазах, голова  казалась очень большой и
тяжелой.  В  конце  подъема я уже цеплялся за  Доминика и  не  мог идти.  Мы
сделали привал.
     Под нами справа расстилался широкий, окутанный дымкой залив --  пустой.
Доминик сдержал слово. Ни щепки не видно было вокруг черной скалы, с которой
"Тремолино", чье смелое сердце разбилось сразу, соскользнул в глубокие воды,
где  ждал  его  вечный покой. Над безбрежной равниной открытого мор  мчались
туманы, и в  центре уже редеющего шквала,  как  призрак,  распустив огромное
количество  парусов,  ничего  не  подозревавшее патрульное  судно неслось  к
северу,  все продолжая  гнаться за  нами. Наши  матросы  уже  спускались  по
противоположному склону, чтобы поискать  плоскодонку,  которую, как мы знали
по опыту, не всегда можно  было найти на месте.  Я смотрел им  вслед мутными
глазами. Один, двое, трое, четверо...
     -- Доминик, а где же Цезарь? -- воскликнул я.
     Как будто  отстраняя от себя самый звук этого имени, padrone сделал тот
широкий, плавный жест, которым он сшибал  с ног Цезаря. Я отступил на  шаг и
испуганно смотрел на него. Незастегнутая рубашка открывала мускулистую шею и
волосатую  грудь. Он воткнул весло  вертикально в  рыхлую землю и,  медленно
засучив правый рукав, показал мне голую руку.
     --  Вот,-- заговорил он с расстановкой, и нечеловеческое усилие  было в
его  голосе, вибрировавшем, как  струна, подавленном силой чувств. -- Вот та
рука,  что нанесла  удар. А  остальное, боюсь,  сделало ваше золото. Я о нем
совсем забыл! -- он сжал руки в неожиданном порыве  горя. -- Забыл, забыл,--
твердил он безутешно.
     --  Так  это Цезарь  украл  пояс?  --  выговорил  я,  заикаясь.  Я  был
ошеломлен.
     --  А кто же? Canaille! Он, наверное, долгое  время шпионил за вами.  И
все остальное -- тоже его рук дело. Весь день пробыл в Барселоне. Предатель!
Продал  свою  куртку, чтобы... нанять лошадь. Ха-ха! Выгодное дельце! Говорю
вам -- это он выдал нас им.
     Доминик  указал на  море,  где  guardacosta  казался уже  только темным
пятном вдали. Он поник головой.
     --  Доносчик...-- бормотал он мрачно.--  Кервони  --  доносчик!  О  мой
бедный брат!..
     -- И вы его утопили,-- сказал я слабым голосом.
     --  Я ударил раз -- и этот негодник пошел ко дну, как камень,-- ведь на
нем было ваше  золото. Да. Но он успел прочесть в моих глазах, что его ничто
не  спасет, пока я  жив. И что  же -- разве я  был не вправе?..  Я,  Доминик
Кервони, я, который привел его на вашу фелюгу? Мой племянник -- предатель!
     Он выдернул  весло из земли и  заботливо повел меня вниз с горы. За все
время он ни разу не  взглянул мне в лицо.  Он перевез  нас всех через речку,
потом вскинул опять весло на плечо и, подождав пока все отойдут на некоторое
расстояние, только тогда взял меня под руку и повел. Когда мы прошли немного
дальше  и  перед нами  открылась  рыбачья  деревушка, куда мы  направлялись,
Доминик остановился.
     --  Можете вы один  дойти до тех домов? Как вам кажется? -- спросил  он
спокойно.
     -- Да, думаю, что смогу. Но почему один? А вы куда пойдете, Доминик?
     -- Куда-нибудь.  Что  за вопрос! Синьорино, вы  еще  почти  мальчик,  а
задаете этот вопрос мужчине,  у  которого в  ро