ион.
     Услышав  тяжелый всплеск за бортом, я от ужаса прирос  к месту. Доминик
же спокойно  подошел к поручням и,  перегнувшись через  борт, подождал, пока
голова его злосчастного пленника не вынырнула на поверхность.
     --   Эй,   Цезарь!  --   пренебрежительно  крикнул   он  фыркавшему   и
захлебывавшемуся мальчишкею. -- Хватайся за швартов падаль чертова!
     Он вернулся ко мне, чтобы докончить прерванный разговор.
     -- Что же будет с Цезарем? -- спросил я с беспокойством.
     -- Каналья! Пусть повисит  там на канате,-- ответил Доминик  и спокойно
перешел  к делу.  Я же тщетно старался не ду мать о Цезаре, барахтавшемся по
уши в воде старой гавани, этом настое из накопленных здесь веками отбросов с
кораблей. Я пытался выкинуть из головы эту картину, потому что она вы зывала
тошноту. Наконец, Доминик, кликнув  незанятого боцмана, послал его выуживать
племянника.  И  через  некоторое  время Цезарь поднялся на палубу.  Он  весь
дрожал, с него ручьями текла грязная вода, в волосах застряла гнилая солома,
а на плече -- грязная  апельсинная корка. Зубы у него  стучали, желтые глаза
мрачно косили  в нашу сторону,  когда он проходил мимо. Я  счел своим долгом
выразить протест.
     -- Зачем вы его постоянно колотите,  Доминик?  -- спросил я убежденный,
что это с его стороны только бесполезная трата мускульной силы.
     -- Надо  же  попробовать  сделать из него человека! --  сказал  Доминик
безнадежным тоном.
     Я едва удержался  от  логичного  ответа, что  таким способом он рискует
сделать из Цезаря  то, что незабвенный мистер Монталини  называл  "чертовски
сырой и неприятный труп".
     -- Он хочет быть кузнецом,--  разразился вдруг Кервони.-- Наверное, для
того, чтобы научиться взламывать замки,-- добавил он с горечью.
     -- Отчего  бы вам не согласиться? -- рискнул я спросить.  -- Пускай его
будет кузнецом.
     -- А учить  его кто будет?  Где мне  его  оставить? -- возразил Доминик
упавшим  голосом,  и  я  впервые  увидел  человека  в  полном  отчаянии.  --
Понимаете,--  ведь он  ворует!  Клянусь  пресвятой девой!  Мне  кажется,  он
способен подсыпать мне или вам яду в пищу. Гад этакий!
     Он поднял лицо и сжатые кулаки к небу.
     Однако Цезарь не подсыпал яду в  наши чашки. Не могу сказать  уверенно,
но думаю, что он действовал другим способом...
     В этот рейс, о котором нет  нужды рассказывать  подробно, нам  пришлось
ехать  далеко -- у нас на  то были достаточно веские причины. Приехав с юга,
чтобы довести до конца главную и очень опасную часть нашего плана, мы должны
были еще зайти  в Барселону и получить  там  некоторые необходимые сведения.
Это  называется сунуть голову в пасть льву, но на самом деле это было не так
опасно. У нас там имелось двое-трое  влиятельных друзей,  занимавших высокое
положение,  и  множество  помощников,  людей  и  незначительных,  но  дорого
стоивших: мы  их покупали  за наличные деньги  --  и большие  деньги.  Таким
образом, нам не  грозили никакие неприятности. Нужные нам важные сведения мы
получили  сразу же  из рук таможенного  чиновника,  который  явился на  борт
"Тремолино"  и  с  показным рвением  стал  тыкать  железной  палкой  в  слой
апельсинов, прикрывавший невидимую часть нашего груза в трюме.
     Я  забыл  упомянуть,  что  "Тремолино" официально числился  судном  для
перевозки фруктов и пробкового дерева. Ревностный таможенник,  перед тем как
сойти на  берег,  ловко  и  незаметно  сунул Доминику в руки  ожидаемую нами
бумагу,  а  несколько часов спустя, сменившись  с  дежурства,  опять пришел,
рассчитывая на выпивку и вещественные знаки благодарности. И то и другое он,
конечно, получил.  Пока он сидел в  крохотной каюте  и тянул ликер,  Доминик
засыпал его вопросами насчет  gardacostas. Co службой береговой обороны  нам
приходилось   серьезно   считаться,  и  для  безопасности  и  успеха  нашего
предприятия  было очень  важно знать, где  стоят  ближайшие патрульные суда.
Сведения  были  самые благоприятные.  Таможенник  назвал  одно  местечко  на
побережье милях в двенадцати  от  Барселоны, где стоял на  якоре  ничего  не
подозревавший сторожевой корабль с убранными парусами,  не готовый  к выходу
-- на нем красили реи, скоблили рангоуты.
     Таможенник  наконец удалился  после  обычных любезностей, оглядываясь и
поощрительно ухмыляясь нам все время, пока не сошел вниз.
     От избытка осторожности я почти весь  день торчал  внизу, не  выходя на
палубу. В этот рейс ставка наша в игре была очень высокая.
     --  У нас все готово, можно  хоть сейчас  выходить, да вот  Цезаря нет,
пропадает  где-то  с  самого утра,  -- доложил мне Доминик  с обычной хмурой
неторопливостью.
     Мы не могли  понять,  куда и зачем ушел этот мальчишка.  Предположения,
обычные в тех случаях, когда на берегу задерживался матрос, тут не годились.
Слишком  далек был Цезарь  от любви, дружбы, азартной игры и  даже случайных
знакомств. Между тем  он  уже  и  раньше  несколько раз  уходил на  берег  и
пропадал неизвестно где.
     Доминик отправился его разыскивать, но  часа через два  вернулся  один,
очень  сердитый -- я  угадывал  это  по тому,  что усмешка  под усами  стала
заметнее. Мы недоумевали,  что  случилось с  негодным мальчишкой, и поспешно
стали проверять  наше движимое имущество.  Но все было на  месте, Цезарь  не
украл ничего.
     -- Пустяки, явится скоро,-- уверял я Доминика. Прошло десять минут -- и
один из матросов на палубе крикнул:
     -- Идет! Я его вижу!
     Цезарь был в  одной рубашке и штанах. Куртку  он продал -- должно быть,
ему понадобились карманные деньги. -- Мерзавец! -- только и сказал Доминик с
жутким  спокойствием.  Он  с  трудом  сдерживал  свою ярость. --  Где это ты
шлялся, бродяга? -- спросил он затем грозно.
     Но  мы так и  не добились от  Цезаря  ответа.  На этот  раз