пасны, просто потому, что проявляют свою мощь,-- все это создает
ту близость с морем, которой никак не может быть у  нынешних  моряков, какие
бы они ни были  славные ребята. И кроме  того, современный пароход во  время
плавания ведет себя иным образом -- ему не нужно приноравливаться к погоде и
ублажать море. Он принимает разрушительные удары, но движется вперед. Это не
война  по   всем   правилам   искусства,   а  просто   упорное,   терпеливое
сопротивление. Машины, железо, огонь,  пар  встали между человеком и  морем.
Для современного флота море -- просто нечто вроде проезжей  дороги,  которую
он использует.  Нынешнее судно уже не  бывает  игрушкой волн. Допустим,  что
каждый его рейс -- триумф,  торжество прогресса. Однако еще вопрос,  не есть
ли  более  высокий  и  более  человеческий  триумф  --  выдержать  борьбу  и
достигнуть цели на парусном судне, которое является игрушкой волн.
     Человек  всегда -- представитель своего  времени.  Неизвестно, будут ли
моряки через триста лет способны нам сочувствовать. Неисправимый род людской
все больше черствеет душой, по мере того как совершенствуется.
     С какими  чувствами будет новое поколение рассматривать  иллюстрации  к
морским  приключенческим  романам  наших  дней или  недавнего прошлого?  Это
трудно угадать. Моряк уходящего поколения с умилением смотрел на изображение
старинной каравеллы, потому что его парусное судно было прямым  ее потомком.
Он не мог без удивления, любовной насмешки, зависти и восхищения смотреть на
бороздившие моря сооружения, наивно  изображенные на  старинных гравюрах  по
дереву, ибо  эти каравеллы,  громоздкость которых  вызывает  у него  возглас
шутливого ужаса, управлялись его прямыми предками по профессии.
     Нет,  через  триста лет моряки,  вероятно, уже не  будут с  насмешливым
умилением любоваться фотографиями  наших, почти уже покойных теперь парусных
судов. Они будут смотреть на них холодным, испытующим и равнодушным  взором.
Наши  парусники  будут  для  них  не прямыми  предками  их судов, а попросту
предшественниками, отжившими свой век, вымершим видом. Моряк будущего, каким
бы судном он ни управлял,-- не потомок наш, а только преемник.


     XXIII


     Судно создано руками человека,  оно -- его союзник, и от него в большой
мере  зависит, каким море  покажет себя  моряку. Помню, как однажды командир
(официально  шкипер,   из  вежливости   называемый   капитаном)  прекрасного
стального  судна из торговой флотилии, перевозившей  шерсть,  качал головой,
глядя  на  прелестную  бригантину. Оба  судна  шли  в  разных  направлениях.
Бригантина была хорошо снаряжена, нарядная, красивая и, видимо,  содержалась
в образцовом порядке. В  этот тихий вечер, когда мы  проходили совсем близко
от нее, она казалась  воплощением кокетливого  уюта. Встреча произошла  близ
Мыса,  - я говорю, конечно, о  мысе Доброй  Надежды, которому  открывший его
португалец  дал когда-то название "мыс Бурь". И  потому ли, что  о бурях  не
следует поминать  в  море,  где  они  6ывают так часто,  а  о  своих "добрых
надеждах" люди боятся говорить, - но мыс этот стал безьмянным, просто Мысом.
Второй великий мыс почему-то редко, почти никогда  не называют мысом. Моряки
говорят "рейс вокруг Горна", "мы  обогнули  Горн", "нас  отчаянно трепало за
Горном"  и  так далее, но  очень редко скажет моряк  "мыс Горн" -- и  не без
основания,  так  как  мыс Горн столько  же остров, сколько мыс. А мыс  Луин,
третий в мире по силе штормов, обычно называют его  полным именем - как бы в
виде компенсации за  отведенное ему второстепенное  место. Таковы  три мыса,
которые бывают свидетелями страшных бурь.
     Итак, маленькая бригантина огибала мыс  Доброй Надежды. Быть может, она
шла  из  Порт-Елизаветы в восточной части  Лондона -- кто ее знает. Это было
много лет назад,  но я отлично помню, как капитан  нашего клипера, указав на
нее кивком головы, сказал:
     -- Подумайте, каково путешествовать вокруг света в такой посудинке!
     Капитан  наш с юности плавал все на больших океанских судах,  и большие
размеры судна  как бы входили в его представление о  море.  Может быть, он в
эту минуту  бессознательно  представил себе  маленькое  суденышко  такой  же
величины,  как  его каюта, среди  бунтующего  океана. Я  ничего не  спросил.
Молодому  штурману, каким  я был тогда,  капитан  прелестной бригантины  (он
сидел верхом на раскладном полотняном стуле,  уткнув подбородок в скрещенные
на  перилах  руки),  вероятно,  казался  каким-то  царьком. Мы  прошли  мимо
бригантины на  таком расстоянии, на каком слышен  человеческий  голос, но не
окликнули ее, и прочли название,  которое можно было разобрать невооруженным
глазом.
     Будь это несколько лет спустя, я,  младший штурман, слышавший сказанное
вполголоса, почти невольно вырвавшееся замечание капитана, мог бы  возразить
ему, что моряк,  всю жизнь ходивший  в море  на  больших судах, тем не менее
способен  испытывать своеобразное  наслаждение, плавая на  такой, по  нашему
тогдашнему представлению, маленькой бригантине. Вероятно, капитан меня бы не
понял. Он бы резко ответил:  "Ну, нет, мне подавайте размеры!" -- как сказал
при мне другой капитан,  когда кто-то восхвалял подвижность маленьких судов.
Заме