часов сжимал его в руках. Это ли не готовность! Вы представляете себе, как
он, молчаливый, простоял полночи на ногах,  повернувшись  лицом  навстречу
хлещущему дождю, впиваясь глазами  в  темные  фигуры,  следя  за  малейшим
движением, напрягая слух, чтобы уловить тихий шепот, изредка раздававшийся
на корме? Стойкость мужества, или напряжение, вызванное  страхом?  Как  вы
думаете? И выносливость его нельзя отрицать. Около шести часов он простоял
в оборонительной позе, настороженный, неподвижный; а шлюпка медленно плыла
вперед или останавливалась, повинуясь капризам ветра;  море,  успокоенное,
заснуло наконец; облака проносились над головой. Небо, сначала необъятное,
тусклое и черное, превратилось в мрачный, сияющий свод, засверкало блеском
созвездий, потускнело на востоке, побледнело в зените,  и  темные  фигуры,
заслонявшие низко стоящие звезды за  кормой,  приобрели  очертания,  стали
рельефными, вырисовались плечи,  головы,  лица.  Угрюмо  они  смотрели  на
Джима; волосы их были растрепаны, одежда изодрана; мигая красными  веками,
они встречали белый рассвет.
   - У них был такой вид, словно они неделю валялись пьяные по канавам,  -
выразительно описывал Джим; потом он пробормотал что-то о восходе  солнца,
предвещавшем тихий день. Вам  известна  эта  привычка  моряка  по  всякому
поводу  упоминать  о  погоде.  Этих  нескольких   отрывочных   слов   было
достаточно, чтобы я увидел, как нижний край солнечного диска отделяется от
линии горизонта, широкая рябь пробегает по всей видимой поверхности  моря,
словно воды содрогаются, рождая  светящийся  шар,  а  последнее  дуновение
ветра, как вздох облегчения, замирает в воздухе.
   - Они сидели на корме, плечо к плечу, - шкипер посредине, - и  таращили
на меня глаза, словно три грязные  совы,  -  заговорил  он  с  ненавистью,
растворившейся в этих простых словах, как капля яда растворяется в стакане
воды; но мысль моя не могла оторваться от этого восхода  солнца.  Я  видел
под прозрачным куполом неба  этих  четырех  человек,  окруженных  пустыней
моря,  видел  одинокое  солнце,  равнодушное  к  этим  живым  точкам;  оно
поднималось по чистому своду неба, словно хотело  с  высоты  взглянуть  на
свое великолепие, отраженное в неподвижных водах океана.
   - Они окликнули меня с кормы, -  сказал  Джим,  -  как  будто  мы  были
друзья-приятели. Я их услышал. Они меня просили образумиться и бросить эту
"проклятую деревяшку". Зачем мне так себя держать? Никакого вреда они  мне
не причинили, не так ли? Никакого вреда... Никакого вреда!
   Лицо его покраснело, словно он не мог выдохнуть воздух, наполнявший его
легкие.
   - Никакого вреда! - вскричал он. - Я вам предоставляю судить. Вы можете
понять. Не так ли? Вы это понимаете, да? Никакого вреда! О боже! Да  разве
можно было причинить еще больше вреда? Да, я прекрасно знаю - я прыгнул  в
лодку. Конечно. Я прыгнул! Я вам это сказал. Но  слушайте,  -  разве  хоть
кто-нибудь мог перед ними устоять? Это было делом их рук,  все  равно  как
если бы они зацепили меня багром и стащили за борт. Неужели  вы  этого  не
понимаете? Послушайте, вы должны понять. Отвечайте же прямо!
   Растерянно он впился в мои глаза, спрашивал, просил, требовал,  умолял.
Я не в силах был удержаться и прошептал:
   - Вы подверглись тяжелому испытанию.
   - Слишком тяжелому... Это было несправедливо, - быстро подхватил он.  -
У меня не было ни единого шанса... с такой бандой. А  теперь  они  держали
себя дружелюбно, - о, чертовски  дружелюбно!  Друзья,  товарищи  с  одного
судна. Все в одной шлюпке. Приходится примириться. Никакого зла они мне не
желали. Им нет никакого дела до Джорджа. Джордж в последнюю минуту побежал
за чем-то к своей койке и попался. Парень  был  отъявленный  дурак.  Очень
жаль, конечно...
   Они смотрели на меня; губы их шевелились;  они  кивали  мне  с  другого
конца шлюпки - все трое; они кивали мне. А почему бы и  нет?  Разве  я  не
прыгнул? Я ничего не сказал. Нет слов для того, что я хотел сказать.  Если
бы я разжал тогда губы, я бы попросту завыл, как зверь. Я спрашивал себя -
когда же я наконец проснусь. Они громко  звали  меня  на  корму  выслушать
спокойно, что скажет шкипер. Нас, конечно, должны подобрать до вечера;  мы
были на главном пути следования судов  из  Канала;  на  северо-западе  уже
виднелся дымок.
   Я был ужасно потрясен, когда увидел это  бледное-бледное  облачко,  эту
низко протянувшуюся полосу коричневого дыма  там,  где  Сливаются  море  и
небо. Я крикнул им, что и  со  своего  места  могу  слушать.  Шкипер  стал
ругаться голосом хриплым, как у вороны. Он не намерен кричать во все горло
ради моего удобства.
   "Боишься, что тебя услышат на берегу?" - спросил я.
   Он сверкнул глазами, словно  хотел  меня  растерзать.  Старший  механик
посоветовал ему не спорить со мной. Он сказал, что в голове у меня еще  не
все в порядке. Тогда шкипер встал на корме, точно толстая колонна из мяса,
и начал говорить... говорить...
   Джим задумался.
   - Ну? - сказал я.
   - Что мне было до того, какую историю они придумают? - смело воскликнул
он. - Они могли выдумать все, что им было угодно. Это касалось только  их.
Я-то знал правду. Никакая их выдумка, которой поверили бы  другие,  ничего
не могла изменить для меня. Я  не  мешал  шкиперу  разглагольствовать.  Он
говорил без конца. Вдруг я почувствовал, что ноги у меня подкашиваются.  Я
был болен, устал - устал смертельно. Я бросил румпель,  повернулся  к  ним
спиной и сел на переднюю скамью. Хватит с меня. Они окликнули меня,  чтобы
узнать, понял ли я. Спрашивали  -  разве  не  правдива  вся  эта  история?
Честное слово, с их точки зре