чуть движется, пол качается под вашим  стулом?
Вы бы прыгнули. Клянусь небом, вы бы прыгнули с того места, где сидите,  и
очутились вон в тех кустах внизу.
   Он вытянул руку в темноту за каменной балюстрадой. Я не  пошевельнулся.
Он смотрел на меня очень пристально, очень сурово.  Двух  мнений  быть  не
могло:  сейчас  меня  запугивали,  и  мне  следовало  сидеть   неподвижно,
безмолвно, чтобы не сделать рокового признания, как поступил бы я,  а  это
признание имело бы отношение и  к  случаю  с  Джимом.  Я  не  намерен  был
подвергать себя такому риску. Не забудьте - он сидел передо мной, и, право
же, он слишком походил на нас, чтобы не  быть  опасным.  Но,  если  хотите
знать, я быстрым взглядом измерил пространство, отделявшее меня  от  пятна
сгущенного мрака на лужайке перед верандой. Он преувеличил. Я не допрыгнул
бы на несколько футов... только в этом я и был уверен.
   Настал, как он думал, последний момент, но Джим не шевелился. Его  ноги
по-прежнему были словно пригвождены к палубе, но мысли кружились в голове.
И в тот же момент он увидел, как один из  тех,  что  толкались  у  шлюпки,
внезапно попятился, взмахнул руками,  словно  ловя  воздух,  споткнулся  и
упал. Собственно,  он  не  упал,  а  тихонько  опустился,  принял  сидячее
положение и сгорбился, прислонившись  спиной  к  светлому  люку  машинного
отделения.
   - То был кочегар. Тощий, бледный парень с растрепанными усами. Исполнял
обязанности третьего механика, - пояснил Джим.
   - Умер, - сказал я. Об этом шла речь на судне.
   - Так говорят, - произнес Джим с  мрачным  равнодушием.  -  Конечно,  я
этого не знал. Слабое сердце. Он уже несколько дней жаловался, что ему  не
по себе. Волнение. Чрезмерное напряжение. Черт его  знает  что.  Ха-ха-ха!
Нетрудно было заметить, что ему тоже не хотелось умирать. Забавно, правда?
Пусть меня пристрелят, если он не был одурачен и не навлек на себя смерти.
Одурачен, вот именно! клянусь небом, одурачен так же, как и я... Ах!  Если
б только он послал их к черту, когда они подняли его с койки,  потому  что
судно тонуло. Если бы он засунул руки в карманы и обругал этих людей!
   Он встал, потряс кулаком, взглянул на меня и снова сел.
   - Упустил случай, да? - прошептал я.
   -  Почему  вы  не  смеетесь?  -  сказал  он.  -  Шутка,  задуманная   в
преисподней. Слабое сердце!.. Иногда мне хочется, чтобы у меня было слабое
сердце.
   Это меня рассердило.
   - Вам хочется? - воскликнул я с глубокой иронией.
   - Да! Неужели вы не можете это понять? - крикнул он.
   - Не знаю, зачем вам желать больше того, что  у  вас  есть,  -  сердито
сказал я.
   Он посмотрел на меня, ничего не понимая. Эта стрела тоже пролетела мимо
мишени, а он  был  не  из  тех,  что  задумываются  над  зря  потраченными
стрелами. Честное слово, он решительно ничего не подозревал, с  ним  нужно
было себя вести по-иному. Я был рад, что моя стрела пролетела мимо, -  рад
был, что он даже не слыхал, как я отпустил тетиву.
   Конечно, в то время он не мог знать, что кочегар умер. Следующая минута
- последняя, которую он провел на борту,  -  была  заполнена  событиями  и
ощущениями, налетавшими на него, как волны на скалу. Я умышленно пользуюсь
этим сравнением, ибо, веря его рассказу, склонен думать, что он все  время
сохранял странную иллюзию пассивности, словно сам он не действовал, а лишь
отдавался на волю тех адских сил, которые его избрали жертвой своей шутки.
Первое, что он услышал, был скрежещущий звук тяжелых  шлюпбалок,  которые,
наконец, повернулись, - этот скрежет словно проник в  его  тело  с  палубы
через подошвы ног и поднялся по спинному хребту к мозгу. Шквал был близок,
и вторая, более высокая волна угрожающе подняла покорный  кузов  судна,  а
мозг и сердце Джима пронзили панические вопли:
   "Спускайте! Ради бога, спускайте! Судно тонет!"
   Вслед за этим  канаты  побежали  по  блокам,  а  под  тентом  раздались
испуганные голоса.
   - Они подняли такой крик, что могли разбудить мертвого, - сказал Джим.
   Затем,  когда  шлюпка  с  плеском  буквально  упала  наконец  на  воду,
послышался глухой стук падающих в нее тел и нестройные крики:
   - Отцепляйте! Отцепляйте! Оттолкнитесь! Шквал надвигается...
   Он услыхал высоко над своей головой слабое бормотанье ветра;  внизу,  у
его ног, прозвучал болезненный крик. Чей-то голос у борта стал  проклинать
гак  у  блока.  На  носу  и  корме  судна  раздалось  жужжание,  словно  в
потревоженном улье. Джим рассказывал очень спокойно -  спокойны  были  его
поза,  лицо,  голос,  и  так  же  спокойно  он  произнес   без   малейшего
предупреждения:
   - Я споткнулся об его ноги...
   Вот как я впервые услышал о том, что он сдвинулся с места.  Невольно  я
что-то проворчал от удивления. Наконец он сорвался  с  места,  но  о  том,
когда это произошло и что вывело его из оцепенения, он знал не больше, чем
знает вырванное с корнем дерево о ветре, повергшем его на землю.  Все  это
его ошеломило - звуки, тьма, ноги мертвого человека.  Клянусь  богом!  Вся
эта дьявольская история была навязана ему, но он не  хотел  согласиться  с
тем, что принял ее сознательно. Удивительно, как заразительно  действовало
на  вас  его  заблуждение.  Я  слушал  так,  словно  мне  рассказывали   о
манипуляциях черной магии над трупом.
   - Он перевернулся на бок, очень тихо, и это последнее, что я  видел  на
борту, - продо