ее
мысленно переживал жизнь на море,  о  которой  знал  из  беллетристических
книг. Он видел себя: то он спасает людей с  тонущих  судов,  то  в  ураган
срубает мачты, или с веревкой  плывет  по  волнам  прибоя,  или,  потерпев
крушение, одиноко бродит, босой и полуголый, по не покрытым водой рифам, в
поисках ракушек, которые отсрочили  бы  голодную  смерть.  Он  сражался  с
дикарями под тропиками, усмирял мятеж, вспыхнувший во  время  бури,  и  на
маленькой лодке, затерянной в океане, поддерживал мужество  в  отчаявшихся
людях - всегда преданный  своему  долгу  и  непоколебимый,  как  герой  из
книжки.
   - Что-то неладно, все сюда!
   Он вскочил на ноги. Мальчики  взбегали  по  трапам.  Сверху  доносились
крики, топот. Выбравшись из люка, он застыл на месте, ошеломленный.
   Были сумерки зимнего дня. С полудня ветер  стал  свежеть,  приостановив
движение на реке, и теперь  дул  с  силой  урагана;  его  прерывистый  гул
походил на залпы огромных орудий, бьющих через  океан.  Дождь  был  косой,
ниспадала хлещущая сплошная завеса; изредка перед глазами  Джима  вставали
грозно  надвигающиеся  волны,  маленькое  суденышко  металось  у   берега;
неподвижные   строения   вырисовывались   в   плавучем   тумане;    тяжело
раскачивались широкие паромы на якоре, поднимались и  опускались  огромные
пристани, задушенные брызгами. Следующий порыв ветра,  казалось,  все  это
начисто смел. Воздух словно состоял из одних брызг.  Было  в  этом  шторме
какое-то злобное упорство, яростная настойчивость в визге ветра,  в  диком
смятении земли и неба, - ярость, как будто направленная против него,  и  в
страхе он затаил дыхание. Он стоял неподвижно. А  ему  казалось,  что  его
подхватил вихрь.
   Его  толкали.  -  Спустить  катер!  -  Мальчики  пробежали  мимо  него.
Каботажное судно, шедшее к пристани, врезалось в стоявшую на якоре  шхуну,
и один из инструкторов учебного судна был свидетелем  этого  происшествия.
Мальчики облепили поручни, сгрудились у шлюпбалок. - Авария! Как раз перед
нами. Мистер Симонс видел. - Его отпихнули к бизань-мачте, и он  ухватился
за снасти. Старое  ошвартованное  учебное  судно  дрожало  всем  корпусом,
опуская нос под ударами ветра, а снасти низким басом тянули песню  о  днях
его юности  на  море.  -  Спускайте!  -  Джим  видел,  как  шлюпка  быстро
опустилась за борт, и бросился к поручням. Раздался плеск. - Отдать концы!
- Он перегнулся через поручни. Вода у борта кипела и пенилась.  В  темноте
виден был катер, весь во власти ветра и волн, которые на  секунду  прижали
его борт о борт к судну. Слабо донесся чей-то голос с  катера:  -  Гребите
сильней, ребята, если хотите кого-нибудь  спасти!  Гребите  сильней!  -  И
вдруг катер, подбросив высоко нос, -  весла  были  подняты,  -  перескочил
через волну и разорвал чары, наложенные на него волнами и ветром.
   Джим почувствовал, как кто-то схватил его за плечо.
   - Опоздал, мальчуган!
   Капитан учебного судна  опустил  руку  на  плечо  мальчика,  как  будто
собиравшегося  прыгнуть  за  борт,  и  Джим,  мучительно   сознавая   свое
поражение, поднял на него глаза. Капитан сочувственно улыбнулся.
   - В следующий раз тебе повезет. Это тебя научит быть расторопным.
   Громкими радостными криками приветствовали  катер.  Наполовину  залитый
водой, он вернулся, танцуя на волнах, а на дне его копошились в  воде  два
измученных человека. Грозный шум ветра и волн  казался  Джиму  не  стоящим
внимания - тем сильнее сожалел он  о  том,  что  испугался  их  бессильной
угрозы. Теперь он знал, как нужно к ней относиться, и думал, что шторм ему
нипочем. Он сумеет встретить и более серьезную опасность. Лучше,  чем  кто
бы то ни было другой. От страха не осталось и следа. Тем не  менее  в  тот
вечер он мрачно держался в стороне, а носовой гребец катера  -  мальчик  с
девичьим лицом и большими серыми глазами - был героем нижней  палубы.  Его
обступили, с любопытством расспрашивали. Он рассказывал:
   - Я увидел его  голову  на  волнах  и  опустил  багор  в  воду.  Крючок
зацепился за его штаны, а я чуть не упал за борт; я думал, что  упаду,  но
тут старик Симонс выпустил румпель и схватил меня за ноги - лодка едва  не
опрокинулась. Старик Симонс - молодчина. Не велика беда,  что  он  на  нас
ворчит. Он все время ругался, пока держал меня за ногу, но этим он  только
хотел дать мне понять, чтобы я не выпускал  багор.  Старик  Симонс  ужасно
вспыльчивый, правда? Нет,  я  поймал  не  того  маленького  белокурого,  а
другого - большого, с бородой. Когда мы его вытащили, он  простонал:  "Ох,
моя нога! моя нога!" - и закатил глаза. Подумайте только - такой  здоровый
парень - и падает в обморок, как девчонка. Разве мы  с  вами  потеряли  бы
сознание из-за какой-то царапины багром? Я бы не потерял! Крюк вошел ему в
ногу вот настолько. - Он показал багор, принесенный для этой цели вниз,  и
вызвал сенсацию. - Нет, глупости! В теле крюк, конечно, не  удержался  бы,
но штаны не подвели. Кровь так и хлестала.
   Джим решил, что это было суетное тщеславие, достойное  сожаления.  Буря
пробудила героизм столь же фальшивый, как фальшива  была  и  самая  угроза
шквала. Он сердился на дикое смятение земли и неба, заставшее его врасплох
и постыдно задушившее благородную готовность встретить опасность.  Отчасти
он был рад, что не попал на  катер,  ибо  достиг  большего,  оставаясь  на
борту. Знания его стали шире, чем у тех, кто участвовал в деле.  Если  все
утратят мужество, он один - в  этом  был  он  уверен  -  сумеет  встретить
фальшивую  угрозу  ветра  и  волн.  Он  знал,  чего  она  стоит.   Ему   -
беспристрастному зрителю - она казалась достойной  презрения.  Он  сам  не
ощущал ни малейшего волнения, и потрясающее событие закончилось тем,  что,
отделившись не