рт случайно,
у него хватило бы мужества целый  день  продержаться  на  воде.  Да,  сэр.
Второго такого не найти - я слыхал однажды, как  он  сам  это  сказал.  Во
время средней вахты он написал два письма - одно Компании, другое мне.  Он
мне давал всякие инструкции относительно плавания, - а ведь я  уже  служил
во флоте, когда он еще на свет не родился, -  и  разные  советы,  как  мне
держать себя  в  Шанхае,  чтобы  получить  командование  "Оссой".  Капитан
Марлоу, он мне писал, словно отец своему любимому сыну, а ведь  я  был  на
двадцать пять лет старше его и отведал соленой воды, когда он еще не носил
штанишек. В своем письме судовладельцам - оно было не запечатано, чтобы  я
мог прочесть, - он говорил, что всегда исполнял  свой  долг  -  вплоть  до
этого момента, - и даже теперь не обманывает их доверия, так как оставляет
судно самому компетентному моряку, какого только можно найти. Это меня  он
имел в виду, сэр, - меня! Дальше он писал, что, если этот последний шаг не
лишит его их доверия, они примут во  внимание  мою  верную  службу  и  его
горячую рекомендацию, когда будут искать ему заместителя. И  много  еще  в
таком роде, сэр. Я не верил своим глазам. У меня в  голове  помутилось,  -
продолжал старик в страшном волнении и вытер уголок глаза концом  большого
пальца, широкого, как шпатель.
   - Можно было подумать, сэр, что он  прыгнул  за  борт  единственно  для
того, чтобы дать бедному человеку возможность продвинуться. И так  он  это
стремительно проделал, что я целую неделю не мог опомниться... к  тому  же
еще я считал, что моя карьера  обеспечена.  Но  не  тут-то  было!  Капитан
"Палиона" был переведен на "Оссу" - явился на  борт  в  Шанхае.  Маленький
франтик, сэр, в сером клетчатом костюме, и пробор по середине головы.
   "Э... я... э... я ваш новый капитан, мистер... мистер... э... Джонс".
   Капитан Марлоу, он словно выкупался в духах -  так  и  несло  от  него.
Должно быть, он подметил мой взгляд и  потому-то  и  начал  заикаться.  Он
забормотал о том, что я, естественно, должен быть разочарован... но тем не
менее  мне  следует  знать:  его  старший  помощник  назначен   командиром
"Палиона"... он лично тут ни при чем... Компания лучше  нас  знает...  ему
очень жаль...
   "Не обращайте внимания на старого Джонса, сэр, - говорю я, - он к этому
привык, черт бы побрал его душу".
   Я сразу понял, что оскорбил его нежный слух; а когда мы  в  первый  раз
уселись вместе завтракать, он начал препротивно критиковать то  да  другое
на судне. Голос  у  него  был,  как  у  Панча  и  Джуди  [герои  народного
кукольного театра Англии]. Я стиснул зубы,  уставился  в  свою  тарелку  и
терпел, пока хватало сил. Наконец не выдержал  и  что-то  сказал;  так  он
вскочил на цыпочки, взъерошил все свои красивые перышки,  словно  бойцовый
петушок.
   "Вы скоро узнаете, что имеете дело не с таким человеком,  как  покойный
капитан Брайерли".
   "Это мне уже известно", - говорю я очень  мрачно  и  делаю  вид,  будто
занят своей котлетой.
   "Вы - старый грубиян, мистер... э... Джонс, и Компания  вас  и  считает
таким!" - взвизгнул он.
   А слуги стоят кругом и слушают, растянув рот до ушей.
   "Может, я и крепкий орешек, -  отвечаю,  -  а  все-таки  мне  невтерпеж
видеть, что вы сидите в кресле капитана Брайерли".
   И кладу нож и вилку.
   "Вам самому хотелось бы сидеть в этом кресле - вот где собака  зарыта!"
- огрызнулся он.
   Я вышел из кают-компании, собрал пожитки и, раньше чем явились портовые
грузчики, очутился со всем своим скарбом на набережной. Да-с. Выброшен  на
берег... после десяти лет службы... а за шесть тысяч  миль  отсюда  бедная
жена и четверо детей только и держатся  моим  половинным  жалованьем.  Да,
сэр! Но я не мог терпеть, чтобы оскорбляли капитана Брайерли, и готов  был
идти на все. Он мне оставил бинокль - вот он; и поручил мне свою собаку  -
вот она. Эй, Ровер! бедняга! Ровер, где капитан?
   Собака  тоскливо  посмотрела  на  нас  своими  желтыми  глазами,  уныло
тявкнула и забилась под стол.
   Разговор  происходил  года  через  два  после  этого  на  борту  старой
развалины "Файр-Куин", которой командовал Джонс. Командование  он  получил
благодаря забавному случаю - после Матерсона, сумасшедшего Матерсона,  как
его обычно называли; того самого,  что,  бывало,  болтался  в  Хайфоне  до
оккупации.
   Старик снова загнусавил:
   - Да, сэр, здесь-то, во всяком случае, будут помнить капитана Брайерли.
Я подробно написал его отцу и ни слова не получил в ответ - ни  "благодарю
вас", ни "убирайтесь к черту" - ничего! Может быть, они вовсе не хотели  о
нем слышать.
   Вид этого старого  Джонса  с  водянистыми  глазами,  вытирающего  лысую
голову красным  бумажным  платком,  тоскливое  тявканье  собаки,  грязная,
засиженная мухами каюта  -  ковчег  воспоминаний  об  умершем  -  все  это
набрасывало вуаль невыразимо жалкого пафоса на памятную  фигуру  Брайерли:
посмертное мщение судьбы за эту веру в его собственное великолепие - веру,
которая почти обманула жизнь со всеми ее  неизбежными  ужасами.  Почти!  А
может быть - и совсем. Кто знает, с какой лестной для  него  точки  зрения
рассматривал он собственное свое самоубийство?
   - Капитан Марлоу, как вы думаете, почему он покончил с собой? - спросил
Джонс, сжимая ладони. - Почему? Это превосходит мое понимание. Почему?
   Он хлопнул себя по низкому морщинистому лбу.
   - Если бы он был беден,