- Кого, меня?
     - Я говорила с Манаури. Он согласился.
     - Ах, он согласился! А я? Меня вы спросили?
     - Тебя... Но ведь ты... Я думала, Ян...
     Бедняжка страшно смутилась, и теперь я уже стал хозяином положения. Я
сделал вид, что крайне озадачен  ее  предложением,  и  это  мое  удивление
выглядело весьма для нее обидно.  Она не знала, как  его  истолковать,  и,
пожалуй, впервые за все время  утратила  обычную  уверенность  в  себе.  В
глазах ее метнулись искры протеста.
     - Если ты отказываешь мне в своей хижине, я могу...
     - Совсем напротив, я сам приглашаю тебя к себе.  Во всяком случае,  -
придал я тону своего голоса  как  можно  больше  лукавства,  -  во  всяком
случае, для меня будет намного удобнее, если ты станешь  готовить  пищу  в
моей хижине, а не приносить ее со стороны...
     Резкая морщина меж сдвинутых бровей  женщины  с  полной  очевидностью
свидетельствовала о приближающейся буре. Однако выражение гнева и обиды на
смуглом лице отнюдь не лишало его прелести.
     - Я всегда буду готовить тебе вкусную пищу, со мной тебе не  придется
голодать, - проговорила она обиженно и тут же  твердо  добавила,  сверкнув
глазами: - Но я хочу, Белый Ягуар, подарить тебе сыновей,  которые  станут
храбрыми воинами!
     Она  проговорила  это  с  такой  наивной  простотой   и    жертвенной
решимостью, что я тут же  понял:  "Хватит,  натягивать  струну  больше  не
следует".
     Сбросив с лица маску  показного  недовольства,  я  проворно  вскочил,
привлек Ласану к себе и, прижав ее голову к своей груди, проговорил:
     - О-ей! Да будет так, как хочешь ты!
     Видя, с каким неописуемым облегчением она приняла  мои  слова,  я  не
преминул шутливо заметить:
     - Но наперед обещай: все важные вопросы мы  будем  обсуждать  вместе,
вдвоем...
     В роще, под пальмами бурити соорудили тольдо  для  старейшин.  Из-под
тенистого навеса было удобно обозревать весь ход мукуари.  Около полудня я
отправился на торжество вместе с Ласаной.  По обычаю женщинам возбранялось
находиться поблизости, но Ласана пользовалась  особым  уважением  и  имела
особые права. Все в Кумаке знали уже, что сегодня "ее" день, и поглядывали
на нее с уважением.
     К нашему приходу мукуари был в полном разгаре и длился уже  несколько
часов. Этот обряд имел мало общего с обычными ритуальными танцами, и, хотя
участники исполняли танцевальные движения в такт гудящим  барабанам,  суть
танца заключалась не в этом, а в избиении друг  друга  колючими  прутьями.
Все танцующие были в различных масках. Цель обряда была достаточна ясна: с
одной стороны, умилостивить душу умершего, показав, какие страдания смерть
его доставила живым, а с другой - и это было главным, душеспасительным,  -
раздавая удары направо и  налево,  отогнать  душу  умершего  от  людей  на
случай, если она замышляла против них злые козни. Принять участие в танце,
продолжавшемся без перерыва целые сутки, должны были все взрослые  мужчины
племени.
     Когда человек наблюдал эти беснующиеся страшные маски и  непрестанное
их самобичевание, а в ушах его, не стихая, стоял ритмичный гул  барабанов,
невозможно было не  поддаться  впечатлению,  производимому  этим  странным
зрелищем.  Оно невольно захватывало всех присутствующих,  словно  какой-то
вихрь, лишало человека  воли,  приводило  в  странное  состояние  духа,  и
отделаться от этого не удавалось никакими силами.  Человек словно подпадал
под какие-то чары.
     Понаблюдав за пляской довольно долго, я  спросил  у  сидевшего  рядом
Манаури:
     - В мукуари должны участвовать все? Без исключения?
     - Да, все ставшие мужчинами. Я танцевал утром, в самом начале.
     - А я?
     - Ты, Ян? - Он задумался.
     Под тольдо сидело еще несколько  старейшин:  Мабукули  -  вождь  рода
Черепахи, Уаки - глава рода Арара, Конауро - из рода Кайманов.  Они тут же
приняли горячее  участие  в  решении  вопроса,  должен  я  или  не  должен
участвовать в обряде, и не пришли ни  к  какому  решению.  Душа  погибшего
шамана, что и говорить, была могущественной, и  он  упорно  старался  меня
уничтожить, но мои чары оказались сильнее его вероломства и  его  одолели.
Может ли мне теперь чем-либо угрожать его душа?
     "Нет!" - считали вожди, уверовавшие в мое могущество, другие же  лишь
качали головами.
     Ласана,  сидевшая  чуть  сзади  меня,   с    напряженным    вниманием
прислушивалась к разговору, не произнося, однако, ни слова. Я повернулся к
ней:
     - А ты как думаешь?
     - Ты должен танцевать! - ответила она не колеблясь.
     - Ты думаешь, его душа может причинить мне вред? - удивился я.
     - Нет, не может.  Его жалкая душа не  может  сделать  ничего  плохого
Белому Ягуару! - заявила она.
     - Тогда зачем же мне танцевать?
     - Чтобы... - она запнулась, подыскивая подходящие слова, - чтобы  все