А Нестан думала: «Будет тянуться вечно, ибо Зураб разлюбил меня».




ГЛАВА ДВАДЦАТЬ 
ВТОРАЯ

Вардан присел на корточки и затаив дыхание наблюдал за площадью большого 
майдана. Гуськом тянулись навьюченные ослы, – при каждом взмахе бича погонщика 
Вардан ощущал на своей спине обжигающий рубец. Мелькали ткани в руках торговцев,
 – и при каждом взмахе аршина Вардан чувствовал удар по пяткам. Разматывалась 
на лотках золотая и серебряная тесьма, – а Вардану казалось, что вокруг его шеи 
обвивается грубая веревка. На шампуры нанизывали пряное мясо, – Вардану 
мерещилось раскаленное железо в руках палача, выкалывающего ему глаза. Холодная 
испарина выступала на его лбу.

Он, конечно, сын ишачьей дочери, иначе как мог бы полезть в пасть к черту? 
Человек всегда жаден. Разве у него, Вардана, в его тбилисском саду не зарыты 
три кувшина с монетами? Или лавка его не полна товаров? Зачем же сунулся он в 
такое опасное дело?.. 
Зачем?
Но напрасно упрекал себя мудрый Вардан: на исфаханский майдан ежедневно 
прибывало слишком много караванов, чтобы скромный въезд купца из Гурджистана 
мог обратить на себя чье-либо внимание.

Самому Вардану его пять запыленных верблюдов были дороже всех богатств Ирана. 
Он заботливо перенес тюки в отведенное помещение, удобно устроил верблюдов и 
пошел присматриваться к торговому дню Исфахана, а заодно поразведать, как 
здоровье ханов, кто сейчас в почете у шаха, кто нет.

Только на третий день, надев шелковый архалук и толстый позолоченный чеканный 
пояс, Вардан направился к Караджугай-хану.

Едва дослушав его, гостеприимец бросился к домашнему советнику хана. Не прошло 
и двух часов ожидания, хотя приличие требовало не меньше четырех, как Вардан 
предстал перед Караджугаем и его старшими сыновьями.

Приняв от коленопреклоненного купца три послания, Караджугай вскрыл только 
свиток Шадимана.

Своим посланием Шадиман старался не только разжалобить, но и посеять тревогу. 
Он подробно нарисовал, какие новые торговые пути прокладывает Саакадзе к Турции.
 О возрастающей дружбе свидетельствуют послы и гонцы везира, обивающие пороги 
Метехи, куда Саакадзе втиснул безвольного внука собачника Мухран-батони.

Караджугай морщился: как будто шах-ин-шах сам обо всем не знает; но даже 
отважное стремление князя вернуться в Метехи не вынудит «льва Ирана» вновь 
опрометчиво направить свои стопы в картлийскую тину.

Помня указания Саакадзе, купец на расспросы хана, захлебываясь, рассказывал о 
неприятных новшествах в Картли. Моурави совсем ослеп от власти, он подымает на 
вершину торговых дел только ставленников азнауров, а обнаглевшие амкары, 
выковывая оружие для Саакадзе, стуком молотков оглушают путника за два агаджа.

— По-твоему, купец, торговля и амкарства обогащают 
Картли?
— Высокочтимый хан из ханов, – обогащают сундуки правителя и Моурави. Недаром 
он возвел новые сторожевые башни на границе Картли с ханствами, подвластными 
Ирану. Недаром арбами свозит туда оружие, стрелы и медные котлы для кипячения 
смолы, в каменщики тащат мешками острую мраморную пыль.

— А на турецкой границе не строит башни предусмотрительный 
полководец?
— Не строит, благородный хан из ханов, с османами золотым виноградом дружбу 
скрепил. Еще, говорят, Саакадзе дал клятву султану так осветить полумесяц, 
чтобы солнце на спине льва навеки померкло.

Караджугай не сводил глаз с купца, и от этих проницательных глаз мурашки 
забегали по спине рассказчика: кажется, 
перестарался!
— Удостой мой слух, купец, пояснением: почему вместо довольства от дел Саакадзе 
ты в недостойной ярости? Ведь, обогащая страну, он обогащает 
тебя?
— Меня? О святой Саркис! Защити и помилуй раба твоего! – с ужасом выкрикнул 
Вардан, почувствовав, как веревка из золотой тесьмы все сильнее затягивает ему 
горло.

Но этот искренний ужас ввел в заблуждение зоркого хана, и он уже мягче 
спроси