года.

Восторг охватил азнауров: покичиться в Тбилиси красотой дочерей, доблестью 
сыновей, переженить их, – пусть множится азнаурское сословие! С жаром принялись 
обсуждать, где кому поселиться, у каких купцов снять не месяц жилища. Дато 
пригласил к себе два семейства, Ростом – Асламаза и Гуния. Жившие вместе 
Димитрий к Даутбек заручились согласием трех азнауров. Саакадзе предложил свой 
замок Квливидзе с семьей.

Азнауры так увлеклись разговором о предстоящих утехах, что позабыли о той 
тяжелой повинности, какую наложил на них их предводитель.

С теплым чувством Саакадзе смотрел на седеющих и молодых азнауров. Можно многое 
требовать, но надо вовремя ободрить радостью.

Прогуливаясь по верхнему саду, за часовенкой, Саакадзе поздравил Асламаза и 
Гуния: для них ему удалось подобрать триста белых и триста черных коней. Пусть 
готовят всадников, шесть сотен вновь будут названы тваладской конницей. Избегая 
шумной благодарности, он подошел к Квливидзе и обрадовал его подарком – двумя 
соколами-охотниками, за которыми он специально посылал в Самегрело.

На трехдневный пир по случаю возобновления союза азнауров были приглашены Зураб 
Эристави, отец Трифилий и Анта Девдрис. Саакадзе умышленно просил прибить 
тушина с сыновьями, желая вовлечь в военный союз Гомецарское общество.

Шумны и веселы азнауры. Пока не избрали тамаду, Квливидзе был мрачнее грозовой 
тучи, нервно покусывал пышный ус и ревниво оглядывал предполагаемых соперников.

Но никто и не думал оспаривать привилегий боевого азнаура. Под неистовые 
рукоплескания и громовые удары в бубны Квливидзе торжественно был избран 
тамадой на все три дня.

Сразу позабыли о том, что в жизни существует тишина. Угорело метались с 
кувшинами виночерпии, бегали с яствами оруженосцы, праздник расцветился 
приветственными тостами.

Трифилий, шурша шелковыми рукавами рясы, благословил стол, поздравил с 
возрождением союза азнауров и благодушно сообщил о предстоящем съезде 
церковников: католикос готовится к пастырской проповеди об укреплении церкви.

Саакадзе вздрогнул, – это начало конца! Какого конца? Вредно закрывать глаза на 
правду – конца его дружбы с церковью… Отец Трифилий предостерегает.

Он посмотрел на встревоженных Дато и Даутбека и прочел в их глазах те же 
опасения.

Эрасти выхватил из рук виночерпия сосуд и, наполнив до краев огромный рог, 
протянул Георгию.

— Прошу, азнауры, – сказал Саакадзе, – осушить рог за здравие благочестивого 
отца Трифилия, лучшего друга не только моего дома, но и домов всех азнауров. 
Настоятель Кватахеви всегда поддерживал наше стремление к укреплению царства. 
Да процветает церковь – ходатай перед богом за дела мирские!..




ГЛАВА 
ДВАДЦАТАЯ

Многобашенный замок погружен в мертвый сон. На тройных зубчатых стенах не видно 
дозорных, за круглыми каменными выступами не слышно призывных труб к охоте, не 
ржут нетерпеливые кони, не колышется фамильное знамя на главенствующей 
четырехугольной башне.

Небо безмолвно склонилось над боковым ущельем, и жаркий воздух не оглашается ни 
радостными, ни скорбными звуками.

Путник, проезжая Марабду, испуганный молчанием, невольно хлестнет коня и, не 
оглядываясь, промчится мимо владения некогда всемогущего Шадимана Бараташвили.

Но как обманчива притаенная тишь заросшей лесом горы! Как притворно молчит, 
зарывшись в полевые цветы, марабдинское 
поле!
За крепко замкнутыми, окованными тяжелым железом воротами расплавленной смолой 
кипит жизнь. День и ночь скрытые высокими зубцами дозорные зорко следят за 
извилистыми дорогами, уходящими в Картли, Турцию и Иран.

Сотни месепе роют подземный ход, и каждый выброшенный лопатой комок земли, 
каждый взмах кирки пробивают потайной путь к намеченной Шадиманом цели. Сотски