заставляет страдать дорогое дитя у проклятой темницы. За такую Тэкле я бы 
тридцать раз поклонился Магомету. Ведь, прибыв в Картли, не трудно после 
пыльного путешествия снова выкупаться в святой воде и благочестиво улечься на 
христианском ложе.

Керим засмеялся.

— Ты что? Разве я вслух думал? – спросил Папуна.

— Вслух, ага Папуна. Счастье, что только я мог услышать твои мысли.

— А по-твоему, я не 
прав?
— Сердце, сверкающее подобно алмазу, не может быть неправым… Я осмеливаюсь тоже 
так думать… Аллаху следовало бы больше заботиться о бедняках, тогда меньше 
слезились бы глаза у нужды и меньше блестели бы алчностью у ханов. Жаль, не я 
на небе сижу.

— Бритый котел! Неужели ты думаешь, аллахи сидят на 
небе?
— А где 
же?
— В головах мулл и монахов.

— Страшное изрекают твои уста, ага Папуна.

— Правда всегда страшна, ибо обнажена, как обезьяна. Напротив, ложь любит так 
нарядиться, что за нею все бегают, как за танцовщицей.

— Ага Папуна, думаю, через три дня ты исчезнешь из Гулаби. Любящие тебя не 
позволят тебе дразнить судьбу.

— Э, Керим, если верить фарситской мудрости, то у каждого правоверного судьба 
висит на его собственной шее.

Открыв калитку на условный стук, Горгасал отпрянул: они, бедные люди, гостей не 
принимают. И внезапно бросился обнимать Папуна – по голосу узнал.

За темным пологом послышался нежный голос Тэкле. Папуна приложил палец к губам, 
– в таком виде он не покажется царице! И пока Керим и Горгасал доказывали 
неразумность его намерения, Папуна успел содрать седые усы, захватил горсть 
земли, смочил из кувшина водой и усиленно принялся стирать со щек 
желто-коричневую краску.

Керим в отчаянии схватился за голову, но Горгасал его успокоил: он сошьет для 
Папуна страшную маску.

Долго Тэкле, то смеясь, то всхлипывая, как в детстве, осыпала поцелуями Папуна, 
затем с потемневшими от ужаса глазами упала на тахту. Святая влахернская божья 
матерь! Куда приехал, Папуна? Нет! Нет! Сегодня же, дорогой друг, должен 
покинуть проклятое 
место!
— Невозможно, моя Тэкле, я подвергну Датико подозрениям.

— Датико? Датико тоже потерял 
разум?
— Напротив, за время путешествия со мной – поумнел. К тому же он привез письмо 
царю…
— Письмо? От… от Трифилия? Керим!..

— Дорогое дитя, я уже сказал, Датико поумнел, он предпочел тяжесть плена 
совместно с Баака счастливой жизни в Твалади с ведьмой.

— Прекрасная царица цариц, – перебил Керим, видя нетерпение Тэкле, – азнаур 
привез письмо царю от высокорожденной матери, царицы Мариам. Написанные 
по-персидски слова прочитал Али-Баиндур и благосклонно допустил азнаура в 
круглую башню.

— Но что написала Мариам моему царю?.. – От возрастающей тревоги у Тэкле 
дрожали ресницы.

— Жалуется царица Мариам: плохая у нее жизнь, просит царя смириться перед шахом,
 пожалеть ее.

— А еще? О чем еще просит бессердечная женщина? Почему докучает царю, и без 
того 
удрученному?
— Прекрасная из прекрасных цариц, мудрец сказал: «Взгляни на солнце, и да 
оставит тебя печаль твоя». Да излечится от печали царь Луарсаб, ибо он 
созерцает солнце в твое