почетную стражу у покоев шаха Аббаса, весело прошел мимо решетчатых окон. Блеск 
золотой лепки ложился на его довольное лицо. Он снова увидел на стенах 
изображение грифонов, крылатых коней и пленительных 
красавиц…
Али-Баиндур даже сплюнул, уставившись на облупленную гурию, намалеванную на 
побеленной стене передней комнаты, где он обычно выслушивал крепостных юзбашей. 
Кипучая зависть повернула его мысли от Джафара. Под решетчатым окном залаяла 
скучающая собака. Али-Баиндур схватил чашу с водой и выплеснул в окно. 
Взвизгнув, собака отбежала. Но хан так и застыл с чашей, точно впервые увидел 
задний двор: толстые стены из сырцового кирпича, треснувшие от землетрясения, 
желтеющие низкие помещения сарбазов, конюшни и возле – кучу навоза в которой 
деловито копошились воробьи.

Потеряв надежду вырваться из Гулаби, Али-Баиндур стал вымещать свою злость на 
Луарсабе, повинном в его муках «Выходит, – думал хан, – что не царь картлийский 
прикован к моему стремени, а я держусь за хвост его лошади».

Утонченными издевательствами решил хан довести Луарсаба до отчаяния или 
до…
Но ни словом, ни видом не показывал Луарсаб, как тяжки для него придуманные 
ханом унижения. Ниша в садике, где укрывался от дождя и зноя Луарсаб, была 
заделана. В часы прогулок царя сарбазы начинали вытряхивать и чистить свои 
одежды, одеяла и тюфяки. Невыразимая пыль и запах потных рубах душили Баака, а 
Луарсаб продолжал невозмутимо шагать по взрытым дорожкам.

Еще тяжелее стало с едой. Несмотря на большие суммы, выдаваемые князем на 
содержание царского стола, обед подавался скудный, остывший, часто из 
испорченных продуктов. Овощи и фрукты – самых дешевых сортов и полусгнившие.

Баака пробовал протестовать, Али-Баиндур ехидно засмеялся: «Бисмиллах! Кто 
усомнится, что в Метехи лучшая еда? И сад там благоухает розами, а не тюфяками 
сарбазов!» И Али-Баиндур с нарочитой небрежностью принимался посасывать чубук 
кальяна.

Раньше нечистоты вывозились ночью, с черной стороны крепости. Теперь каждый 
понедельник зловонные бочки провозились днем мимо круглой башни. Точно по 
приказу, первая бочка останавливалась, поджидая остальные. Когда собирались все,
 поезд медленно двигался, нудно скрипя высокими деревянными колесами.

Луарсаб задыхался, холодная испарина покрывала его лоб. Не спасала ни высота, 
ни крепко закрытые оконца. А Тэкле? Она стояла, не двигаясь, у придорожного 
камня. И слезы оскорбления скатывались по бледным щекам Луарсаба.

Керим забыл о сладком сне; озабоченный, он старался смягчить тяжелое положение 
царя. Ему вдруг понравилось, как ханум Мзеха жарит кур, печет посыпанный 
шафраном комач, или приготовляет пилав, подкрашенный гранатовым соком, или 
отваривает свежую рыбу, приправленную кизилом и зеленью.

Радуясь возможности угодить другу, Мзеха укладывала яства в горячие фаянсовые 
чаши, закрывала чистой камкой и размещала в корзине, которую Керим уносил под 
широким плащом.

Никто из караульных сарбазов не догадывался, что, проверяя каждую ночь проходы 
круглой башни, Керим условно стучал, дверь чуть приоткрывалась, и Баака 
обменивал вновь принесенное на корзину с пустой посудой и остатками 
пищи…
В эту пятницу особенно нещадно палило солнце, охрана лениво топталась у ворот 
башни, прижавшись к стене, что-то бормотал сквозь сон крепостной чапар. Сарбазы 
тупо следили за огромными сине-желтыми мухами, назойливо облеплявшими 
вздрагивающие бока измученной собаки.

Онбаши, изнемогающий от безделья, сосредоточенно пересчитывал шрамы на своих 
шафрановых скулах. Вдруг он оживился, протер глаза. Нет – не мираж! К башне 
подъезжали два всадника в грузинских чохах. Сарбазы так стремительно схватили 
под уздцы коней, точно боялись, как бы видение не исчезло.

Нарядный азнаур ловко спешился, за ним – его слуга. На просьбу прибывшего 
проводить его к Али-Баиндуру онбаши рассмеялся: «Хан сейчас кейфует в тенистом 
саду у прохладного фонтана, и пока он сам не позовет, ни один правоверный не 
смеет беспокоить всесильного».

Азнаур клялся, что у него важное дело. Но чем больше он пытался убедить, тем 
задорнее сквернословили сарбазы.

Наконец онбаши догадался послать за ага Керимом. Обрадованный чапар метнулся к 
воротам. Онбаши внимательно разглядывал прибывших смельчаков. Приехавший с 
азнауром слуга повернулся, вытянул из кармана цветной платок и стал вытирать 
потные уши фыркающих скакунов. На повелительный окрик азнаура он заботливо 
заткнул платок за пояс, поспешно снял запыленный плащ с плеч господина и 
принялся чистить его цаг