Пеикар-хан бежал в Иран. А Саакадзе, совместно с Зурабом и подоспевшим 
Мухран-батони, отодвинул иранскую границу далеко на юго-восток. Оставив 
Асламаза и Гуния в крепости Татлу, он поручил им надзор за границей, а сам, 
гоня перед собой знатных пленников, вернулся в Тбилиси. Буйно встречал народ 
Великого Моурави, восторженные крики, казалось, потрясли Шах-Тахты, где Шадиман 
неутомимо шагал по зубчатым стенам в тщетном ожидании помощи от Пеикар-хана.

Большую часть трофеев Саакадзе вручил католикосу на нужды церкви, но не забыл и 
о казне царства, опустошенной войнами, себе же взял только голову Карчи-хана. В 
великолепной чалме, с подкрашенной бородой, внушая ужас врагам и наполняя 
восторгом друзей, она долго красовалась на высоком шесте у ворот дома, в 
котором жил Моурави.

Католикос повелел служить по воскресным дням молебны о здравии «Сына отечества» 
– Георгия Саакадзе.

Во время вторых переговоров, когда стук мечей сменился стуком амкарских 
молотков и на обагренной кровавым ливнем земле вновь зазеленели всходы, владыка,
 заканчивая проповедь, 
сказал:
"…Великий Моурави не увлекся страстями, не возвеличился первенством в народе, 
преданном ему душой и сердцем, а денно и нощно стал укреплять завоеванное и 
мудро принялся за устройство дел 
царства…"
Князья, предавшиеся шаху Аббасу, в смятении сбросили чалмы и, надев на себя 
старинные кресты, торопились выразить Саакадзе чувства покорности и дружбы. К 
радости князей, Саакадзе просил забыть все старое, объединиться во имя родины, 
дабы общими усилиями восстановить царство. И вновь заговорил о пустующем троне.

И, едва дослушав Моурави, каждая группа князей торопилась выдвинуть наиболее ей 
выгодного ставленника. Но молчание католикоса и Саакадзе обрывало их надежды.

И вновь, как и при первых переговорах, согласились с настоятелем Трифилием – 
ждать Луарсаба, еще раз направить посольство в Московию: «Пусть русийский царь 
принудит шаха Аббаса вернуть Картли ее венценосца, на дань народ не поскупится».

Моурави не возражал. Шах, конечно, Луарсаба не отпустит. Значит, незачем 
спорить с духовенством. Но медлить дальше невозможно, положение царства требует 
скорых решений, а утверждать законы может только царь, или правитель, или 
княжеский Совет. Но последнее Саакадзе считал преждевременным: князья еще не 
приучены, пока разумнее держать их в страхе перед возможным воцарением Георгия 
Саакадзе.

Неизвестно кем посеянные слухи ползли к замкам. Князья шептали о требовании 
азнауров избрать на царство Великого Моурави.

Из замков к католикосу скакали гонцы с письменными заверениями в готовности 
присягнуть любому царю, род которого исходит от древнего династического дерева, 
но только не когтистому «барсу» из Носте.

Послания с печатями могущественных князей тщательно просматривались Георгием на 
тайных беседах с католикосом. Он относился сочувственно к нетерпению князей… 
Спор о Луарсабе между шахом и русийским царем может затянуться, а князья, никем 
не управляемые, конечно, не замедлят начать между собой грызню. Царство, еще не 
окрепшее после нашествия полчищ шаха Аббаса, вконец расшатается и станет 
приманкой «добрых» соседей. Не меньший вред и для церкви: могут пошатнуться ее 
устои, размываемые магометанскими потоками.

И вот тогда начались третьи всекартлийские переговоры.

Первым говорил Трифилий. Трудно было узнать в нем одержимого монаха, с 
обнаженной шашкой носившегося по Марткобской равнине. Мягким движением поправив 
на тяжелой рясе параманд, он смиренно 
сокрушался:
— Обсуждение с Московией медлительно, яко с клюкой тащиться. Царь Михаил и 
патриарх Филарет сочувствуют верному церкви Луарсабу. Но уже печатью скреплена 
их торговая дружба с шахом Аббасом. В Исфахан пошли караваны с мехами и другими 
товарами.

За купцами не преминут последовать послы, которые от имени царя Русии будут 
просить шаха Аббаса… Князья не дослушали, ропот прошел по 
палате:
— Доколе ждать? Караван может заблудиться в 
пустыне!
— Царя! Владыка, дай нам достойного 
царя!

— Богоравного!
Католикос вытянул жезл и в наступившей тишине потребовал клятвы подчиниться его 
выбор