почтительно склонившегося перед его конем. Но возмездие за будничные проступки 
не приносит острых ощущений, и кровь слишком спокойно течет в толстых жилах 
Али-Баиндура. Один только раз по-настоящему был доволен хан: когда поймали 
лазутчика. Негодяй явился под видом индусского факира, собирал толпы и веселил 
их неожиданным превращением квакающей жабы в фаянсовую красавицу или пыли – в 
белоснежный ханский рис. Базарный люд охотно кидал факиру в колпак замусоленные 
бисти.

Вдруг кто-то шепнул: «Турецкий лазутчик!» Никто не поверил, но все испугались. 
Сарбазы понеслись в крепость с приятной новостью. Факира схватили.

Хан допрашивал его на базарной площади. Корчась на раскаленном железе, факир 
кричал: он только бедный странник, зарабатывающий тяжелым трудом кусок черствой 
лепешки и чашу прохладной воды.

Али-Баиндур добродушно кивнул головой и велел отрубить факиру кисть левой руки. 
Лазутчик не сознавался. Хан печально вздохнул и приказал отрубить кисть правой 
руки… Потом, под восторженные крики сарбазов и восклицания толпы, палач ловко 
отрезал кусок от зада факира и запихнул ему в рот… Подождав, хан приказал 
содрать с упрямца пыльную кожу, но внезапно просвистела стрела, вонзилась в 
сердце несчастного, и он с благодарным вздохом замертво повис на веревках.

От огорчения хан подавился собственной слюной.

Конные сарбазы тотчас оцепили базар, но ни у кого не нашли не только самострела,
 но даже палочки. Разразившись угрозами, хан приказал найти дерзкую собаку и с 
сожалением покинул базар.

Вечером старик Горгасал рассказывал дома о благородном поступке Керима, 
избавившего несчастного факира от невыразимых мук.

Тэкле содрогнулась: во власти этого зверя царь 
Луарсаб!
Горгасал успокоительно улыбнулся: царь Луарсаб во власти шаха Аббаса. Без 
повеления «льва Ирана» даже ресница не упадет с глаз царя Картли.

Из-за глинобитного забора доносился заунывный призыв муэззина, где-то глухо 
перекликались ночные сторожа. В сводчатом углу притаенно мерцала лампада. 
Небольшая комнатка, где спала Тэкле, радушно убрана стариками Горгаслани – 
матерью и отцом Эрасти. Пол и стены закрыты мягкими коврами. Потолок окрашен в 
бледно-голубой цвет с желтенькими звездочками. Посредине свешивается маленький 
светильник с пятью оленьими рогами. По вечерам Горгасал зажигал пять розовых 
свечей, и комната озарялась нежным светом. Чего только не придумывал он ради 
удобства Тэкле! Кроме широкой тахты с бархатными мутаками и атласными подушками,
 в глубокой нише на резном столике расставлены сосуды с благовониями, гребни, 
белила и украшения, к которым, впрочем, Тэкле и не прикасалась. Когда наступала 
темнота, Горгасал тщательно закрывал ставни на толстые засовы, хотя домик, 
обнесенный высокой глинобитной стеной, стоял на пустыре, не имея вблизи соседей.
 Именно поэтому купил его Горгасал и постарался избавиться от хозяйки, 
предложив ей переселиться к дочери в рабат Хамадана, прибавив один туман на 
приобретение баранов.

Снаружи облупленный, ссутулившийся домик ничем не отличался от таких же 
строений гулабских бедняков. Два чахлых деревца роняли скудную тень на 
опаленную солнцем траву. Но на заднем дворике, куда выходило окно опочивальни 
Тэкле, ласкали взор яркие полевые цветы и высокая сочная трава, которой 
лакомились два белых ягненка. В случае, если кому-нибудь вздумается постучаться 
в калитку, ставни в домике закрываются, и старуха Мзеха, укутавшись в 
заплатанную чадру, ложится у дверей и, корчась на грязной циновке, кричит 
истошным голосом. Услышав: «Черная оспа!» – непрошеный гость бросится прочь от 
опасной лачуги. Но никто непрошенно не стучался, ибо знакомых, кроме Керима, не 
было, а посторонний не смел самовольно переступать порог, за которым обитали 
женщины, будь они даже нищими. Уступая просьбе Мзехи, посадил Горгасал на 
заднем дворике яблоню: глазам приятно.

Тэкле была безучастна ко всему. С первым светом она вскакивала и, не чувствуя 
вкуса, проглатывала мацони и ломтики мяса и затем бежала по запутанным улочкам, 
мимо унылых арыков.

Изо дня в день царица Тэкле стояла с протянутой рукой против страшной башни, 
где томился Луарсаб. Как из синей опрокинутой чаши, низвергался зной, 
расплавляя камень и глину, пролетал косой дождь, жадно поглощаемый песком, 
внезапный ветер кружил, вздымая пыль, и, словно на гигантских серо-черных 
столбах, качалось нахмуренное небо, – но Тэкле стояла неподвижно с протянутой 
рукой. И досадовала, когда в сгустившиеся сумерки ее уводила Мзеха.

Однажды в страшном смятении Тэкле прибежала среди дня. Сарбаз, давший ей бисти, 
изумленно уставился на розовеющий палец. Она сжала ладонь, но плохо намазанная 
глина предательски трескалась дальше. Сарбаз упорно не сводил глаз с ее руки… 
Потом направился к стоящим у ворот крепости сарбазам, и они, подозрительн