:
— Когда шах-севани пришли за Паата, он улыбнулся мне: «Не убивайся, Циала, есть 
чувство, за которое не страшно умереть. Молодость, красота – все проходит, 
вечны любовь и ненависть. Научи этому своих детей…» Открыла глаза – пусто. 
Вошла старая Фатьма, вскрикнула: «Два дня ты в мертвом сне лежала». Я вскочила, 
о госпожа Русудан, не знала я, куда бежать из удушливой темноты. Пьетро делла 
Валле усадил меня, заставил выпить целебные капли и печально сказал: «Перестань 
умолять, девушка! Разве я сам не знаю, что надо делать? Мои миссионеры с трудом 
нашли земные останки сына Георгия, шах приказал выбросить обезглавленного Паата 
в грязную канаву, но, омытый и одетый во все белое, благородный картлиец 
предстал перед господом богом, ибо в последнее мгновенье отрекся от корана, 
осенив себя крестным 
знамением…»
Циала обхватила голову руками и 
простонала:
— …Горе мне! Не помню, как жила… говорят, хотела убить себя, говорят, два 
месяца болела… Когда очнулась, узнать решила, где могила Паата. Пришла опять к 
господину Пьетро. Начала молиться, но святая дева с желтыми волосами непонятно 
заулыбалась. Пьетро отказался указать могилу: вдруг шаху вздумается надругаться 
над прахом. «Тебя, – сказал, – будут пытать: лучше будь в неведении…» Еще 
прошло много черных дней. Ценности были у меня, – не знаю, кто взял. Богатые 
одежды были, – не знаю, кто носил их. Господин Пьетро к доброй женщине поместил,
 она силком кормила меня, лечила травами. Был ночью дождь. За мной пришел слуга.
 Зачем скрытно зовет делла Валле? Не успела войти, он взял за руку, повел в 
другую комнату без окон, там стеклянный гроб стоял, и над ним светила синяя 
лампада. Встал в углу человек и сбросил с себя плащ монаха. Я вскрикнула: Сефи 
мирза!
"Слушай внимательно, Циала, – сказал он, – мне посчастливилось устроить тебе 
побег. На рассвете придут два монаха, одетые купцами, они довезут тебя до 
пределов Картли. Расскажи лучшей из матерей, ханум Русудан, сколь доблестен был 
мой друг Паата в черный час…" Сефи-мирза долго молчал, я видела, как парча 
дрожала от стука его сердца. Потом он грустно произнес: "Мой властелин, шах 
Аббас, повелел мне быть в пору испытания в мечети. Я пришел, тоска заледенила 
мою грудь. Там ханы возносили молитвы аллаху, Караджугай-хан, Эреб и Али, 
содрогаясь, простирали руки к шаху. Повелитель был страшен в своем гневе, его 
проклятия сотрясали купол: "О всемогущий! Не ты ли дал мне власть на земле, 
подобную власти твоей на небе?! Не ты ли благосклонно взирал на эту мечеть, 
воздвигнутую в честь тебя?! Так почему отвернул лицо истины от деяний моих?! О 
всемогущий алла!" – "Яалла!" – трепеща от ужаса, воскликнули ханы. Пламя 
разгоралось в глазах шах-ин-шаха: "О всесильный! Вложи в мое сердце свирепость 
раненого тигра! Взметни мою мысль страшным огнем! Вложи в мою руку карающий меч 
Мохаммета! Разбуди шайтана, и пусть раскаленными крыльями гонит он неверного 
Саакадзе над пропастью ада! Нет, о аллах, подскажи мне мщение, от которого 
застонал бы камень!.. Я слушаю тебя! О алла!" – "Яалла!" – трепеща от ужаса, 
воскликнули ханы… Господин Пьетро поднес чашу с холодной водой к белым устам 
Сефи-мирзы. Пока царевич молчал, прикрыв глаза, Пьетро зажег три высоких свечи.

Я склонился ниц, – продолжал царевич. – В благоговейном безмолвии все взирали 
на «льва Ирана», а он распростер руки, и ханы верили, что он слышит голос 
аллаха. Вдруг лицо шаха посветлело. Рядом со мной облегченно вздохнул 
Караджугай-хан: «Аллах подсказал «льву Ирана» радостную месть». Шах Аббас 
взошел на мраморное 
возвышение:
«Где достойный сын достойного отца?» – Он грозно оглядел молящихся.

Али-хан шарахнулся к выходу. Вскоре в мечеть бесшумно вошел Паата. Я не узнал 
голоса шах-ин-шаха, так вкрадчив был он и так 
зловещ:
«Паата, мой любимец, где отец твой, Георгий 
Саакадзе?»
«Великий шах Аббас, – мужественно ответил Паата, – ты сам послал его на поле 
чести».

«Не тяготит ли тебя разлука с твоим воинственным 
отцом?»
«Любой путь на родину будет мне усладой».

«Паата, ты радость моих глаз, – свирепо и ласково говорил шах. – О, как 
надменно ты поднял 
голову!»
«Я сын Георгия 
Саакадзе!»
«Мой тигренок, выскажи мне, твоему покровителю, что ты хочешь иметь, 
отправляясь в далекое 
путешествие?»
«Меч и щит моего 
отца!»

«Молись!!!»
Благородный Паата бесстрашно осенил себя крестным знамением. Повелитель Ирана 
яростно схватил светильник и швырнул. Я пал ниц, за мно