Крест на куполе, обвитый красным шелком, означал будущее благополучие народа 
при новом царе. Звонко растекалось песнопение: "…Храни, всевышний обоих 
царствий, молитвами всех святых непобедимого царя царей, возвеличи тобою 
достойно венчанного, да падут все враги его и супостаты царства под ноги его 
непобедимою силою твоей десницы. Аминь! Да будет!..
"
На паперти собора сплоченными рядами чернело и белело в греческих клобуках 
духовенство картлийское и кахетинское. Впереди, в новых саккосах, Феодосий – 
архиепископ Голгофский, настоятель Кватахеви Трифилий и тбилели поднятием 
крестов приветствовали царя.

Это уже не был изгнанник, ожидающий помощи русийского двора или Рима. Он 
сверкнул красноватыми белками и надменно бросил поводья подбежавшему молодому 
князю Чолокашвили. На полосатом атласном азяме переливался изумруд и жемчуг, 
вокруг шеи вился золотой жгут, на замысловатом тюрбане колыхались белоснежные 
перья, перехваченные рубинами.

И от его властной походки и повелительного взгляда радостно забились сердца 
князей и священнослужителей: «Наконец грядет настоящий 
царь!»
Приветливо улыбались царица и царевна Дария, а семилетний царевич Давид лихо 
спрыгнул с коня и последовал за отцом.

«Вот здесь, где недавно шах Аббас любовался пожарищем, – думал Теймураз, – 
сегодня он, царь двух царств, обмакнет перо в багряные чернила и начертает о 
себе оду прославления». Предвкушая этот час, Теймураз не заметил, кто подвел 
его в храме Двенадцати апостолов к трону грузинских царей.

Беспокойное оживление царило в огромном доме католикоса. Суетились придворные 
князья, монахи, принимая богатые дары. Особенно восхищали изысканные приношения 
царской семье от фамилии Мухран-батони. Старый князь сдержал обещание и прибыл 
со всеми сыновьями.

Поражали расточительные подарки сдержанного Зураба Эристави. Шелк, бархат, 
парча легли у ног царицы и царевны. Большой ларец из розового дерева, 
наполненный жемчужными нитями и запястьями, пленил царицу и вызвал легкую 
усмешку царевны Дарии. Арабского скакуна под бархатным седлом, расшитым золотом 
и каменьями, благосклонно принял от Зураба царь Теймураз.

Своего мучительного состояния Зураб сам еще не понимал. Не его ли обязанность 
вызволить прекрасную Магдану? А разве он так уж влюблен? Разве не ради 
достижения своих замыслов решил породниться с Шадиманом? Но теперь есть ли 
нужда в этом, когда так глупо профазанил князь не только дочь, но и 
заговор?
Какие-то неясные ощущения кружили голову, толкали на дерзкие поступки: «Царь 
Теймураз! Быть первым приближенным, стать необходимым… Дария!.. Царевна Дария!..
 Должна сблизить неразрывными узами, а потом… Остановись, князь Зураб!.. 
Придется свершить немыслимое! Ну что ж, и свершу! Клянусь своими желаниями, 
свершу! От Шадимана пока все скрою. Нет, надо самому еще раз 
поехать…»
И Зураб снова метался, стараясь быть в поле зрения царя, царицы, царевны.

Моурави, который после провала княжеского заговора зорко, хотя и незаметно, 
следил за Зурабом, был озадачен странным состоянием арагвского князя: он то 
беспричинно хохотал, то хмуро озирался. «Гоняется сразу за двумя оленями… 
Пожалуй, Теймураз лучше Шадимана…» – И он насмешливо шепнул 
Зурабу:
— Вижу, тебе по сердцу пришлась красота юной царевны Дарии.

Зураб густо покраснел и, мрачно блеснув зрачками, 
буркнул:
— Тебе, Моурави, лучше бы подумать о том, что даже Леван Дадиани, ревнитель 
прадедовских обычаев, не пожаловал сюда на коронацию.

Теймураз, опьяненный своим величием, даже не заметил отсутствия царствующих 
особ, но Моурави понял: светлейшие не прибыли, желая подчеркнуть свое уважение 
к нему, Георгию Саакадзе.

Приношения все больше заполняли покои царственной семьи. Много подарков было от 
князей и азнауров, но затмить Зураба никто не смог. Только индийский меч, 
осыпанный алмазами, бирюзой и лалами, – дар Георгия Саакадзе, и ожерелье из 
прозрачных голубых звезд, преподнесенное Русудан царице, – несколько умерили, к 
досаде Зураба, восторг, вызванный его щедростью.

Пуще всего Зураб не мог простить Хорешани, которая, возмущаясь им, преподнесла 
Дарии ожерелье из любимых камней Нестан: пусть жалит если не сердце, то хоть 
глаза неверному князю.

Но о чем – вот уже несколько часов – беседует Моурави с царем? Мучило 
любопытство не только мдиванбегов. Джавахишвили и Цицишвили даже пыталис