в Гонио своевременно.

Гулкий шум оборвался, когда Саакадзе вошел в помещение Совета. Мдиванбеги 
встали, почтительно склонив головы. Опустившись на обитый фиолетовым бархатом 
табурет, Саакадзе предложил продолжать разговор.

Дарчо подробно рассказал, как золоточеканные изделия, марена и многоцветная 
окраска шелков восхитили дамасских и трапезундских купцов, быстро раскупивших 
караван и охотно обменявших часть товаров на оружие, как трехбунчужный паша 
пригласил его, Дарчо, на беседу и пытливо расспрашивал о делах Моурав-бека, 
щедро одарил и просил передать Георгию Саакадзе ятаган, осыпанный бирюзой и 
алмазами.

Тут Дарчо развернул шелковую ткань и положил перед Саакадзе дар эрзурумского 
паши. Когда смолк восхищенный рокот торгового Совета, Дарчо добавил, что 
трехбунчужник обещал довести до Большого Сераля о дружеских начинаниях 
Моурав-бека из Гурджистана. Успех пробного каравана вдохновил тбилисских 
мдиванбегов, и они решительно настаивали на немедленном снаряжении нового 
каравана, в двести верблюдов, для отправки картлийских товаров в Стамбул. Но 
раньше всего необходимо построить на новом торговом пути удобные караван-сараи 
и сторожевые башни в ущелье Хеоба и в Самцхе-Саатабаго – Ахалцихском пашалыке.

Эрасти улучил минуту и, развязав платок, намеревался всучить Саакадзе кусок 
чурека с сыром, который в течение целого дня тщетно возил за ним. Но Эрасти 
постигла неудача – Саакадзе торопился к правителю, еще с утра присылавшему за 
ним гонцов.

На метехском дворе Моурави бросил поводья подбежавшему конюху и в сопровождении 
Эрасти направился было в царские покои, но на средней площадке его догнал 
дежурный князь Мераб Магаладзе, и Моурави свернул в боковой коридор.

Он счел нужным удивиться расстроенному виду доблестного Мухран-батони.

— Ты лучше спроси, Моурави, почему я до сих пор не кусаюсь? Сколько трудов мы с 
тобой положили! Сумасшедший мальчишка кричит, чтобы сняли с него кличку 
«правитель». Он трубит, что вся охота за крупными и малыми делами царства 
обходится без главного загонщика из рода Мухран-батони. Князья при встрече с 
ним отводят глаза и, вертя лисьими хвостами, льстиво занимают его внимание 
пустыми разговорами. Разве нельзя оружием заставить хищников уважать решение 
Картли?
Не прерывая возмущенного князя, Саакадзе думал: «Хорошо, что старик не 
догадывается, что это он, Моурави, внушил самолюбивому Кайхосро мысль об 
оставлении престола».

— Сам Кайхосро подает плохой пример, открыто показывая пренебрежение к своему 
сану.

— А я о чем говорю? Разве можно понять, какая бешеная собака его укусила? У нас 
в роду не было глупых. Не найдешь ли ты, Моурави, своевременным внушительно 
побеседовать с 
неблагодарным?
— Побеседую, Мухран-батони. Надо так сделать, чтобы народ Картли умолял 
правителя не покидать трон.

— Ты это 
сделаешь?
— Клянусь мечом – да! Ибо, свидетель бог, не только люблю Кайхосро, но и всем 
сердцем восхищаюсь его умом и благородством.



Сине-зеленая дымка паласом расстилалась над еще сонной долиной. Стая за стаей с 
севера низко тянулись лебеди. Саакадзе, придержав Джамбаза, проводил их зорким 
взглядом.

— Вот, Эрасти, на юг держат поздний путь. Значит, осень будет долгая и теплая.

— Не настал ли час, Моурави, скушать все же чурек с сыром? Надоело держать! – 
хмуро буркнул Эрасти.

— Можно подумать, что ты жареного фазана предлагаешь, а я отказываюсь.

— Что же, мне до первого снега беречь дар 
божий?
Саакадзе приподнялся на стременах и сорвал ветку, отягощенную 
желудями:
— На твое счастье, снега в эту зиму будет много. Посмотри, сколько красавцев на 
одной ветке.

— Этим можно радовать свиней, а я – только иша