самостоятельность и попасть в вассальную зависимость от Картли.

Картлийцев возмущала неблагодарность. Кахети походила на пустыню – пришел 
Моурави, и вновь зацвели сады. Но если привыкли джигитовать голыми, трудно 
убедить, что в шароварах удобнее.

Так спорили несколько дней до изнеможения, к ночи сваливаясь, словно после 
хорошей попойки или тяжелого боя с османами.

Кахетинцы постепенно сдавались, сознавая бесполезность сопротивления. Только 
тайно от картлийцев порешили: на съезде как можно больше выговорить себе 
привилегий…
Готовились и купцы совместно с амкарами.

В помещении мелика было так душно, что казалось, и мухи задыхаются. Но в пылу 
спора и азартных доказательств никто не замечал ни пота, обильно струившегося с 
потемневших за лето лбов, ни особой торжественности мелика. Он восседал на 
высоком табурете и, подражая Ростому, цедил слова сквозь зубы, требуя 
спокойствия.

Шум не мешал сегодня мелику, ибо он просто ничего не слышал, снова и снова 
наслаждаясь вчерашним разговором с Моурави. Встреча его, Вардана, с Шадиманом 
так понравилась азнауру Дато, что он поспешил наполнить две чаши вином и 
осушить их за упокой знакомства мелика с князем. Но Моурави не одобрил такое 
пожелание. Постепенно надо отучить князя от услуг поставщика благовоний и 
золоточеканных изделий. Вот в Стамбул поедет Вардан, не меньше ста дней будет 
любоваться Золотым Рогом… Моурави одобрил отправку пчеловода в Марабду. Сердце 
Вардана плавало в душистом меду. Он, как сквозь сон, прислушивался к тому, что 
происходило в торговой палате, похожей на взбудораженный улей.




ГЛАВА ТРИДЦАТЬ 
ДЕВЯТАЯ

Приемный зал Метехи с несколько потускневшими оранжевыми птицами на сводах 
снова наполнился князьями, знатными азнаурами и духовенством. Трон пустовал, но 
владетели стремились сесть к нему поближе. Каждый помнил свои права, 
пожалованные его фамилии еще Вахтангом Вторым или Георгием Пятым Блистательным.

Духовенство, как всегда, разместилось слева от трона. Но католикоса не было – 
он прибудет только в последний день, дабы скрепить своей подписью решения, 
угодные правителю и церкви.

Отсутствовал и правитель… Он тоже лишь в последний день должен выслушать 
решения и скрепить подписью угодное церкви и Саакадзе.

Так делалось из уважения к трону Багратидов. Ведь не все пройдет гладко, а 
крики и возможная перебранка не отвечают духу величия.

Даже когда решалось вступление в войну или сватовство наследника, или 
принимались свадебные посольства, или русийские бояре закидывали ковер мехами, 
даже когда появились угрожающие ханы от шаха или паши от султана, не было 
такого напряжения… То было общее, царское, а сегодня решается судьба княжеских 
знамен.

Спокойнее вели себя азнауры. Им тоже предстояли перемены, к которым они 
стремились давно, и вот наконец завершается добытое многолетней борьбой… Они 
расположились на левой стороне, ниже незнатных княжеских фамилий.

Отсутствовали купцы и старосты амкаров, приглашаемые лишь на обсуждение дел 
торговли и амкарста. Уже все в сборе. Вошел, окруженный сыновьями и внуками, 
старый Мухран-батони. Уже Газнели дважды сменял сабельщиков у входа. А Саакадзе 
все не появлялся.

Тихо переговаривались, недоуменно переглядывались. Ожидание сеяло тревогу, 
исчезла решимость, таял задор… Куладжи стесняли грудь. Духота сгущалась и 
давила. Отяжелевшие пальцы не тянулись к усам… Шуршали рясы, тихо постукивали 
четки. Трифилий, щурясь, поглаживал выхоленную бороду.

«Странно, – размышлял Зураб, – всегда точен… Не намерен ли использовать то, от 
чего некогда отказался Луарсаб?.. Окружить Метехи и остаться одному у 
власти…»
Звякнули сабельщики, в воздухе блеснула сталь. Копейщики вздыбили пики. Где-то 
загремело горотото. Стража шумно распахнула двери.

Невольно все поднялись. Стояли так, как не стояли перед царями.

Сопровождаемый «барсами», твердо ступая, вошел Георгий Саакадзе. На миг князь