Шадиман встревожен предстоящим ограничением проездных пошлин и снятием рогаток. 
"Позор! И князья еще обсуждают такое! – возмущался Шадиман. – Вот пропасть, 
куда безумный ностевец толкает князей! А на дне ее обнищание и унижение!.. 
Восстать!
Из фамильных щитов воздвигнуть крепость! Требовать вмешательства католикоса, 
владетелей Гурии и Самегрело! Жизнь или смерть! Но легко сказать: "Восстать!.." 
Кто осмелится поднять оружие против 
Моурави"?
И снова спор до хрипоты, до ярости.

— Отстранить, отстранить разговоры Саакадзе об упразднении проездных пошлин, – 
настаивали одни.

— Но Моурави обещал трофеями возместить потери: предстоят великие завоевания. 
Кто попробует сопротивляться, рискует остаться без обогащения, – напоминали 
другие.

— Потом, если бы все князья на одном стояли, еще допустимо было бы вступать в 
пререкания с Моурави, – вздыхали третьи.

Но вот Мухран-батони уже переходит на сумасшедшую щедрость. Его мсахури только 
с ишачьих караванов стали пошлину взимать, а крестьянские арбы, особенно 
церковные, не задерживаются даже у рогатки на берегу Ксани. Такой переворот в 
хозяйстве представлялся настолько разорительным, что, казалось, невозможны 
никакие уступки. А вот Саакадзе в своих владениях совсем уничтожил рогатки, 
даже праздник сожжения утвердил. Сначала оголтелые глехи под зурну швырнули в 
огонь продольные брусья, затем палисадины. А мальчишки с выкриками: «Чиакокона! 
Чиакокона!» – прыгали через костры до потери памяти. Примеру Моурави 
последовали «барсы», оставившие рогатки лишь на шеях свиней, дабы не пролезали 
в огороды «доблестных» месепе.

— Если азнауры могут, нам не пристало сопротивляться.

— Я согласен с князем Липаритом, но сразу трудно, убедим на год отсрочить.

— Не надо быть слепым, – с жаром продолжал Липарит, – к расцвету идет Картли, 
действия Моурави благотворны. Пора поверить ему.

— А кто иначе мыслит? – обиделся кахетинец Андроникашвили. – Я до последнего 
мальчика отдам ему в дружину.

— Не только парней – хочу сына устроить, пусть у Моурави воевать научится.

Говорили о многом. Слишком широко распахнулись ворота, чтобы можно было их 
прихлопнуть. Да и незачем: управлять царством должны представители знатных 
фамилий. Моурави сам предлагал совет князей… Чем больше обсуждали, тем шире 
представлялись им горизонты, и съезд казался завершением многовековых княжеских 
чаяний. Будь вновь на троне Луарсаб, он беспрекословно скрепил бы теперь 
печатью царства определения князей. На посольство в Русию возлагалась 
сокровенная надежда.

На третий день княжеских встреч нежданно появился Зураб. Бросив поводья конюхам,
 взбежал наверх.

Сначала князья растерялись: что проявить – дружественность или сдержанность? Но 
Зураб был весел и разговорчив, он извинился, что не прибыл к началу бесед… 
Пировал у Русудан, детство с сестрой вспоминал… Заставил поклясться Моурави, 
что первенца Маро будет крестить Эристави Арагвский. Ждать долго не придется, 
Мухран-батони давно сердится, что за его столом нет ни одного правнука.

Князья с удовольствием поддержали веселость Зураба. Сам могуществен и сестра 
его, Русудан, – жена Саакадзе. Наскоро посвятив Зураба в свои решения, они 
условились до завтра предаться отдыху, дабы предстать на совете с 
незатуманенными 
мыслями…
Зураб радовался окончанию беседы. Он никак не мог прийти в себя. С большим 
трудом удалось Русудан примирить его с сильно разгневанным Моурави. Да, надо 
ждать. А пока еще теснее сдружиться с Георгием.

Совещались и азнауры Верхней, Средней и Нижней Картли. Много было и кахетинцев. 
Даже из Гурии и Самегрело прибыли азнауры послушать, о чем говорят в Тбилиси.

«Приют азнауров», воздвигнутый на Исанской площади, притягивал любопытных. 
Каждый старался задержать шаги и хоть краем уха уловить новости. Впрочем, можно 
было и не прислушиваться, азнауры откровенно высказывались, а еще откровеннее 
ругались.

Не о войске шел спор – это давно решено. Кахетинцев устрашал предполагаемый 
совет азнауров при Метехи и объединительные замыслы Моурави… Кто станет во 
главе? О Теймуразе пока никто не догадывался… Мучили опасения потерят