Баака, давно потерявший смех. Датико будет угощать их новыми яствами. И царь 
сам поднесет чаши старикам, заменившим ей мать и 
отца…
Так, в счастливом возбуждении, не умолкая, говорила сама с собой 
Тэкле…
Накануне роковой пятницы пришел Керим: все подготовлено, царь оживлен, но 
скрывает блеск глаз. Не следует в кизилбашах вызывать подозрений. Князь Баака 
нарочно гуляет в саду с лицом, полным печали. А хан радуется этому и 
насмехается! Пусть! Да будет благословение аллаха над 
затеянным!


И вот наступила ночь случайностей и обмана. Как условлено, хан Али-Баиндур 
выехал из крепости незаметно для всех. Керим проводил его за боковую калитку и 
обещал сторожить возвращение.

Али-Баиндур ехал медленно и, по привычке, настороженно, ко всему прислушиваясь 
и вглядываясь в темноту. Он несколько раз объехал красивый дом, остановился у 
главного входа: ничего подозрительного. Потом свернул направо, бесшумно открыл 
ключом Керима потайную дверцу.

Он привязал, коня у финиковой пальмы, крадучись обошел весь сад, осмотрел куст 
за кустом и медленно направился к мраморной лестнице.

Его никто не встретил, но все двери были открыты. Нащупав у пояса ханжал, он 
прошел одну, потом другую и очутился в третьей комнате, ярко освещенной 
разноцветными светильниками. На низкой тахте среди подушек виднелась рука, 
небрежно держащая чубук кальяна.

Он хотел сразу ошеломить взор и смутить сердце гречанки, но как раз на пути 
стоял арабский столик и на нем поднос с пирамидой плодов. Персики бесстыдно 
выглядывали из-под гранат, нагло смеялись румяные яблоки и, словно длинный нос, 
высовывалась груша.

Возмущенный, он уже хотел уйти, но внезапно прозвучал голос нежнее 
флейты:
— О хан из ханов, почему томишь мои желания? Разве уши мои не открыты для 
приятных сравнений, а пылающие уста не ждут 
охлаждения?
Али-Баиндур шагнул вперед и между мутаками увидел обнаженную ногу с алмазным 
перстнем на большом пальце.

— Покажи мне свое лицо, откинь подушки! – с легким раздражением сказал хан.

Что-то на тахте зашевелилось. От бархатистых плеч исходил запах меккского 
бальзама. Кудри, подхваченные золотым обручем, блестели крылом ночи.

Хан насторожился и подался назад, ему почудился шорох.

— Не уподобляйся охотнику, заблудившемуся в лесу. Я отослала всех слуг, ибо не 
меньше твоего люблю тайну. А шорох – от шагов Агаты, охраняющей прекрасное 
служение мое богине любви. Сегодня ты здесь хозяин.

— Если 
так…
Хан схватил столик с фруктами и сдвинул в сторону. Шелохнулась легкая туника, 
слегка приоткрывая нежную смуглоту. Гречанка потянулась к нему с чубуком 
кальяна…


Ночь сгущалась. Прохлада слегка шелестела листьями. Черное небо высыпало все 
звезды, горели они нестерпимо ярко.

Керим с двумя сарбазами обошел крепость, проверил посты и направился к белому 
домику, где жил… Надо ждать еще час смены стражи. Сегодня дежурит онбаши Багир. 
Лазутчик Баиндура, сын мелкого хана, всеми способами пробивается в доверие 
всесильного начальника Гулаби. Даже за Керимом следит, глупец! Даром тратит 
время и злость… Керим нарочно сегодня поставил его во главе стражи… Над всеми 
властен аллах, и если ему не будет 
угодно…
Поспешно отбросил Керим страшную мысль. Все… все готово. Его плащ и летняя 
чалма уже у царя. Два одеяния сарбазов, для князя и Датико, тоже наверху. Багир 
расставит новую стражу, подражая Кериму, обойдет дворы и потом направится в 
помещение онбашей. Будет уже полночь. Керим зайдет проверить: не заснул ли 
лазутчик? Конечно, нет! Багир поклялся, что глаз до утра не сомкнет, ведь хана 
нет в крепости.

Керим раскричится: кто сказал ему подобную ложь? Разве хан ночью оставляет 
башню воли шах-ин-шаха?! Пусть больше Багир об этом не решается вспоминать! 
Багир, трусливая тень, начнет умолять не говорить о его оплошности хану. Керим