| |
удержишь.
Единственное, что огорчало Тэкле, это необходимость приучить сарбазов к ее
отсутствию у камня. Она по два дня не будет показываться, потом опять придет,
так несколько раз, пусть думают: от старости болеет.
Сведения, привезенные Керимом, еще сильнее взбесили Али-Баиндура. До каких пор
изнемогать ему? Шайтан Булат-бек, а не он, уже собирается в щекочущее глаза
путешествие. О распутывающий затруднения каждого сердца, помоги Али-Баиндуру! О
свет предвечного аллаха, сломи упрямство картлийца! Или порази его огнем
священного меча!.. Караджугай предлагает в Гулаби другого хана, но Караджугай
никогда не был другом Али-Баиндуру, не скрыта ли здесь хитрость? Нет, мудрость
подсказывает остаться до конца… О Али, рука Баиндура да засветит на шести углах
могилы Хуссейна шесть свечей, если приблизишь конец, не дожидаясь старости во
имя несущего! О имам Реза, всели в шах-ин-шаха нетерпение! В побег картлийца
шах больше не верит. Аллах свидетель – шах прав: кто убежит от Али-Баиндура?! И
от Керима! Подобно меняле, сторожит он драгоценность… Вчера Керим утешал, –
может, скоро вернемся в Исфахан: «Пусть благородный хан не портит себе
рубиновую кровь. Лучше предаться развлечению…» Говорит, та гречанка подобна
крепкому вину! Кто прикоснется, рай Мохаммета ощутит. Наверно, прикасался,
шайтан, недаром иногда как пьяный ходит… Подожду до пятницы, сама сюда не
придет – выеду незаметно, через боковые ворота. Все скроет ночная мгла и
благожелатель запретных услад. Пусть распускается роза любопытства в цветнике
шалостей!
Игривые мысли развеселили хана. Смакуя предстоящее, он обдумал подробности, как
накинет абу коричневого цвета, как оседлает коня цвета темноты. Бисмиллах, как
приятно иногда, подобно юному глупцу, красться к источнику блаженства!..
Как раз в эту минуту гречанка осыпала Керима страстными поцелуями. А за подарки
– отдельно.
Когда первое пламя притихло, Керим обрадовал красавицу хорошей памятью:
жемчужное ожерелье он купил в Исфахане, у лучшего сафара. Где оно? А разве
ханум забыла их уговор? Впрочем, с того досадного дня, когда в гарем
Али-Баиндура прибыла новая хасега, хана еще труднее завлечь на самое
соблазнительное ложе.
Гречанка так возмутилась недоверием Керима к ее чарам, что резко дернула шнурок
пояса раньше, чем требовало приличие.
Керим притворился, будто не заметил этого жеста, и стал рассказывать о резвости
веселых гурий в Исфахане, вынуждающих мужчин ползать у их порога и вымаливать
час любви уже после изведанного блаженства.
Гречанка вызывающе
расхохоталась:
— Клянусь Афродитой, сумасбродный Керим доведет меня до исступления! Еще
неизвестно, когда придется ползать хану у моего порога, до или
после!
Спор снова разгорелся: на ложе битвы падет, конечно, ханум, ибо хан слишком
искушен в хитростях женщин и знает все их уловки.
— Кроме одной! – вскрикнула гречанка и дала Кериму пощечину.
Кажется, такое крепкое средство, наконец, воздействовало. Керим смиренно
спросил: «А сколько времени красавица рассчитывает продержать хана в положении
сваленного
барана?»
Назло Кериму она продержит хана хотя бы до прибытия ее беспутного мужа, который
вот уже год ради наживы обрекает ее на скуку, а сам, подобно дельфину, носится
по разноцветным морям.
— Великодушный аллах да пошлет ему приятное возвращение.
Пропустив мимо розовых ушек пожелание, красавица приказала не позже пятницы
доставить ей истукана, вызывающего у нее пламя задора… И пусть Афродита,
покровительница земных радостей, будет свидетельницей ее искусства.
Получив по заслугам все отпущенное щедрой богиней, Керим покинул дом с высокой
кирпичной стеной, когда побледневшее небо погасило последнюю
звезду…
Али-Баиндур сообщил князю Баака о твердом решении шаха: или состарить
картлийского царя в башне, или встретить его с почетом, если Сальман-и-Фарси
подскажет упрямцу благоразумие и сам подстрижет ему на персидский лад
шелковистую бороду.
Али-Баиндур с наслаждением сказал бы все это лично Луарсабу, но Джафар-хан, от
имени всесильного Караджугая, воспретил нарушать покой царственного узника и
переступать порог темницы.
|
|