Фатима вышла в комнату князя, скоро вернулась, держа поднос с чашами, где в 
янтарном соку плавали кусочки льда. Баака сам приготовлял этот прохладительный 
напиток из лимона, винограда и душистых абрикосов. Всеми мерами сохранить 
здоровье царя 
Картли!
Луарсаб похвалил напиток, освежающий мысли. «Бедные мои люди, – думал он, – 
разве не видите – все кончено для неудачливого Багратида. Но не следует мешать 
вам, ведь надежда удлиняет жизнь, расцвечивает назойливые будни».

— Да, дай, мой князь, чудесный напиток! Мне совсем хорошо, мой Датико, ты 
хорошо придумал – с водой. Не ты? Керим? Можно сказать ему в похвалу: умеет 
плавать между острыми скалами персидского ада… Вот, мои друзья, будем в Метехи, 
я закажу амкарам, любимцам Георгия Саакадзе, медные ванны величиной в 
полкомнаты, каждому из вас отдельную. Ты что, Датико? Или не веришь, что я 
увижу 
Метехи?
— Светлый царь, я не только верю в твое возвращение, но думаю – оно будет 
прекрасным. А плачу от бессовестной жары.

Стало тихо, словно не было здесь никого.

Баака прислушался. «Скоро муэззин призовет на второй намаз правоверных. Уйдет 
прислужница, и Керим, как всегда, будет проверять все входы. Мы услышим о 
происходящем в Исфахане. Утром он мимоходом шепнул, что видел Тинатин и Нестан, 
сунул послание и исчез».

— Заражены тревогой все, даже царь, даже Баака, недаром у Датико побелели губы. 
Тревога появилась вместе с Керимом из золоченого Исфахана, обнаженная, без 
всяких прикрас. – Так говорила Тэкле, вслушиваясь в срывающийся голос Горгасала.
 – Кто может догадаться, что царица здесь? Зачем напрасно бередить сердце, оно 
и так смертельно ранено.

Томительно тянулся день, в доме Горгасала ждали Керима.

Подгоняя время, Горгасал подбегал к калитке на каждый шорох, лишь бы не 
бездействовать.

И, как всегда бывает, долгожданный стук молоточка ошеломил.

— О господи Иисусе! Керим! 
Керим!
Папуна сжал его в объятиях. И сразу заговорили вместе, громко, восторженно.

Всем привез подарки друг: вот послание от ханум Хорешани, а вот… Изумленно 
смотрит Тэкле на заплатанную чадру, бережно сложенную в ларце из слоновой кости,
 рядом с драгоценными индусскими запястьями.

Но чем дольше говорил Керим, тем больше бледнели старики, мрачнел Папуна и 
радостнее сияли глубокие глаза Тэкле.

— Керим, повтори, возможно 
ли?
— Светлая царица, пусть аллах сбережет тебя, как сберегает луну на небе. Лишь 
тебе дано убедить царя. Неизбежно ему покинуть Гулаби раньше тебя. Совместное 
бегство подобно игре с гюрзою. Эта чадра принадлежала немой прислужнице. Она на 
два дня будет отпущена, а по причине жары я ежечасно прикажу сменять стражу. И 
никто не проведает, когда прислужница придет и когда уйдет. Надев эту чадру, 
благородная 
царица…
Бурные слезы счастья прервали его слова.

— Керим, мой Керим! Ты возродил во мне 
радость!
— За такую радость придушить мало. Ты что, шутишь, Керим? Куда толкаешь дитя: в 
пасть тигра или на картлийский 
пир?!
— Ага Папуна, я много месяцев обдумывал этот шаг. Знает пока только Датико. В 
один из близких дней, если аллаху будет угодно, царица переступит порог башни.

До последней звезды обсуждали в домике предстоящее. Керим подробно объяснил 
Тэкле, как должна она войти в башню, подняться по каменной лестнице, обогнуть 
темные проходы, едва освещенные узкими щелями в стенах. Датико, будто случайно, 
очутится вблизи, и пусть царица без страха последует за азнауром.

— Без страха? О Керим, за такое счастье готова на самые страшные пытки, лишь бы 
скорее, лишь бы не помешал ехидный сатана! Бога молить 
стану!
— Лучше крепче спи, а бога вспомнишь, когда обратно придешь, – сердился Папуна.

Не по себе было и старикам. Только незачем слова тратить – все равно н