.

Гефезе ужаснулась: почему, почему она поддалась голосу своего сердца?! Если шах 
узнает, что жена Караджугай-хана устроила встречу не только Лелу, но и пленнице 
Нестан… Шах может схватить Керима и заставить несчастного признаться во всем. 
Святой Хуссейн, что она, легковерная, 
натворила?!
— Возвышенная Лелу, пусть аллах сохранит каждого от гнева шах-ин-шаха. Керим 
уже клялся мне на коране. Я тоже хотела припасть к милости «солнца Ирана».

— Добрая Гефезе, в поступках твоих столько благородства. Но раз Керим в 
неведении, где Тэкле, – стоит ли утруждать жемчужный слух шаха лишними 
словами?
— Не стоит, моя возлюбленная царственная Лелу, ибо у шах-ин-шаха достаточно 
забот о благополучии Ирана.

Когда носилки возвращались в Давлет-ханэ, Тинатин шепнула 
Нестан:
— Гефезе ни словом не обмолвится о нашей встрече с Керимом, ибо это во вред ей 
и Караджугаю.

Грустная улыбка пробежала по губам Нестан: святая дева, как боятся они даже 
самих себя! Метехи с его страстями и происками кажется здесь невинной забавой. 
Сколько хитрости, измышлений даже у таких искренних подруг, как Тинатин и 
Гефезе.



— Иншаллах! Я оборву крылья глупому орлу! Как смеет противиться моим желаниям?! 
– Шах в гневе отодвинул мандаринчика, который беспомощно закивал фарфоровой 
головкой.

Ханы молчали, боясь навлечь на себя негодование властелина. Послание 
Али-Баиндура, привезенное Керимом, вывело из себя шаха: никакими мерами не 
удается Баиндуру склонить царя. «Хуже, – пишет хан, – что царь питает 
подозрительную надежду, часами стоит у решетчатого окна, ждет кого-то. Уж не 
готовятся ли картлийцы освободить узника набегом? Мудрость подсказывает срубить 
дерево, раз оно все равно начинает гнить!..
»
— Да покусают блохи язык Али-Баиндура! – вспылил Эреб-хан. – Как он смеет 
лживыми измышлениями беспокоить шах-ин-шаха? Разве картлийцами сейчас не 
управляет Саакадзе – сын собаки? И разве не он радовался заточению опасного для 
него царя 
Луарсаба?
— Алмаз истины сверкает в золоте слов Эреб-хана. Но в одном не ошибается 
нетерпеливый Али-Баиндур: освободить Луарсаба стремятся, но не Картли, а 
Русия…
— Хранитель знамени солнца, великий шах Аббас, смысл пребывания здесь русийских 
послов разгадал Юсуф-хан. Они ждут счастливого часа предстать перед твоим 
проницательным оком, не соизволишь ли осчастливить их, тем более – они и 
сегодня терзаются уже три часа.

— Да будет тебе известно, мой Караджугай, приличие требует четырех. – Шах вдруг 
повеселел. – Хотя и силен русийский царь, но его послы каждый день томятся у 
меня в «зале терпения», с негодованием взирая на послов других земель, 
стремящихся раньше них пролезть в сокровенную дверь.

— Злость да не будет спутником длиннобородых, ибо сказано: не завидуй соседу, 
когда у самого рот полон нечистот.

Аббас расхохотался. Учтиво смеясь, ханы с благодарностью смотрели на Эреб-хана, 
всегда умеющего разогнать черные тучи на челе грозного «льва Ирана».

«Прав мой пьяница, – думал шах, – еще неизвестно, как Русия закончит перемирие 
с королем Сигизмундом. Не предсказали звездочеты и франкам конец их распри с 
Испанией».

И хотя шах намеревался еще долго морить послов царя Михаила Федоровича, не 
отпуская и не принимая их, но сегодня сам ощутил нетерпение: надо выведать, в 
каких пределах Московия решила настаивать на освобождении Луарсаба и чем 
собирается соблазнить смиренного шаха Аббаса. Подумав, он 
сказал:
— Пусть послы возрадуются, сегодня я допущу их к своей руке.

Юсуф-хан поспешил известить Василия Коробьина и дьяка Кувшинова, вот уже две 
недели ожидающих очередного приема.

Более пяти месяцев сидели русийские послы в Исфахане. На втором приеме шах 
Аббас, поднимая руки и глаза к небу, милостиво говорил: «Персия моя, и народ 
мой, и богатства мои – все не мое: все аллаха да высокого царя Михаила 
Федоровича; во всем волен аллах да он, великий царь