!
Еще долго приводил всякие доводы Вардан, пока князь не убедился в их разумности.
 Ему пришелся по душе совет купца прямо из Марабды скрытно послать гонцов к 
шаху: значит, Вардан не заинтересован получить на руки свиток, дабы по пути 
свернуть к Саакадзе со свежей 
новостью!
Вардан повеселел: он пришлет пчеловода в Марабду немедля, и тот беспрекословно 
отправится хоть на край света.

Темнело, вошел Махара с горящими свечами в роговом 
светильнике…
Лучи, отражаясь в выпуклых боках медного кувшина, до боли резали глаза.

— Нуца, отодвинь проклятый кувшин! И перестань восторгаться пирами! О-ох! 
Голова моя скоро треснет от боли! Смочи скорей, Нуца, 
платок…
В этот миг Вардан вспомнил, как выпустили его ночью из Марабды, как, отъехав 
чуть поодаль спокойным шагом, он неистово закричал: «Скорей! Скорей!» и 
принялся стегать коня. Белая пена уже хлопьями падала с мундштука, а ему все 
казалось, что конь неподвижно стоит у ворот «змеиного гнезда».




ГЛАВА ТРИДЦАТЬ 
ШЕСТАЯ

Глинобитные стены оберегали от пыли небольшой сад. Каменный фонтанчик уютно 
примостился между кустами бархатистых роз. После унылой Гулаби здесь было 
удивительно спокойно, не надо прятать глаз и притворно менять голос. Радовало 
Керима цветущее здоровье деда Исмаила. А вот мать не выдержала ниспосланного 
аллахом богатства, навсегда ушла в сад вечного уединения.

Керим вздохнул. Никого не осталось на дороге памяти, кроме деда. Одни покинули 
порог жизни от бедности, другие – от нахлынувшей на Керима реки довольства. Что 
удерживает его в Исфахане? Аллах вознаградил каменщика: тут под густым кизилом 
зарыт кувшин с золотом. Даже дед в счастливом неведении. На сто зим оставит ему 
Керим туманов, пусть спокойно нанизывает годы, как четки, на нить судьбы.

Аллах направил мысли Керима на верную тропу, и, когда наступит счастливый день, 
он перевезет кувшин в Гулаби. Там он спрячет богатство в доме царицы – да 
хранит ее святой Хуссейн! – ибо только вместе с царицей Тэкле покинет он Гулаби.
 Дороже радостей земли ему пехлеваны-"барсы" – духовные братья души и верности 
– и его блистательный повелитель Георгий 
Саакадзе!
Зачем он, Керим, в Исфахане? «Взять у богатого деда туманы и купить наконец 
себе хасегу на базаре невольниц», – так он объяснил цель своей поездки 
Али-Баиндуру. Хан смеялся: много раз об этом мечтал Керим, и все без хасеги 
обходится. Может, сладки поцелуи вдовы из 
Тебриза?
После письма князя Баака к Караджугай-хану многое изменилось в Гулаби. 
Караджугай снова прислал Джафара с посланием к Али-Баиндуру, и Джафар так 
кричал на тюремщика, что тот позеленел, как трава: испугался, не посмел бы без 
ведома шаха проявлять Караджугай власть, а Джафар вести себя подобно собаке, 
сорвавшейся с цепи.

Большой сад пришлось открыть для прогулок царя Луарсаба. Учение сарбазов 
перенести на другую башню. Бочки вывозить ночью и по другой дороге. Но что 
всего хуже – Датико, с разрешения Джафара, нанял отдельного повара для царя и 
все покупал сам на базаре, а за фруктами скакал в далекие сады. Такая вольность 
не только противна духу Баиндура, но еще невыгодна, ибо значительный доход 
уплыл из его кисета.

Единственно на чем, по совету Керима, удалось настоять Баиндур-хану, это на 
оставлении немой старухи, хотя Датико усиленно убеждал взять для уборки покоев 
царя более проворную и приятную женщину.

Больше всего Керим и Датико боялись лишиться немой старухи: именно она-то и 
была нужна для задуманного.

Керим оглядел садик деда. Нахлынувшие мысли не мешали наслаждаться ароматной 
прохладой. Немало он уже успел: Караджугай-хан проявил к нему приветливость, 
похвалил за учтивость к царю-пленнику и пожелал видеть царя Луарсаба вновь на 
троне.

— Да благословит его аллах, и да приветствует! – произнесла ханум Гефезе, 
молчавшая до сего времени. А когда возможно было, шепнула: «Неизбежно прийти 
тебе еще раз, Керим. О часе слуга скажет». – «С благоговением и удовольствием!» 
– ответил он, Керим, и на том был отпущен ханом.

Но главное, из-за чего Керим рискнул оставить царя и царицу в Гулаби, не был