струны – чонгури… Кто видел еще вторую такую Русудан? Кто слышал такие 
величественные слова: «Для родины моей, для славы Картли пусть крепко держат 
сыны мои меч победы. Нет прекраснее жизни, чем жизнь, отданная за величие 
отечества. Пусть в веках славится имя твое, 
Грузия!»
Русудан хмурилась: она не любит, когда ее чувства выносятся за пределы ее 
сердца. Струны чонгури, как бы нежно они ни звучали, царапают ее гордость. Она 
одна хочет в тишине владеть радостью и горем, ниспосланными ей судьбой.

Все же Русудан оценила мествире – давнишнего друга Георгия. Она подозвала певца,
 укоризненно покачала головой, сняла с груди бледную розу и приколола к его 
чохе жемчужной булавкой.

Только Русудан могла так благодарить, только Русудан могла так чувствовать! 
Мествире осторожно положил розу на ладонь, коснулся лепестков вздрагивающими 
губами.

Ударили струны, закружились в пляске молодые и старые. Квливидзе наполнил турий 
рог, обвитый цветами, и подал Моурави. Но он, к удивлению всех, заговорил не о 
воинской 
доблести:
— …Нет, друзья, сегодня я хочу осушить рог за женщин наших, за радость, которую 
дают они нам у пылающего очага, у изгороди, когда прощаются с нами, может быть, 
навек, даруя нам улыбку и лучшее слово: «Победи!» На пиру, вот как сейчас, 
воспламеняя в нас неугасимую жажду любви, восторга жизни и восхищения!..

Под бурные всплески рук, звон дайры и рев горотото Георгий поцеловал край ленты 
княгини Мухран-батони, самой старой и самой жизнерадостной.

Снова мествире ударял по струнам, снова возносили роги, и звучали слова и 
пожелания седоусых воинов и витязей к Новому году. Квливидзе, поставив кувшин 
на колено, наполнил праздничный рог, поднялся и с поклоном протянул Зурабу 
Эристави. Расправив усы, Зураб сверкнул орлиным 
взглядом:
— Да простят мне благородные красавицы, но после Моурави, как бы я ни хотел 
восхититься ими, жемчужинами нашей жизни, все будет похоже на тень его мыслей, 
как и все наши доблестные поступки похожи на тень его деяний. Вот почему хочу я 
говорить о дружбе: брат для брата в черный день! Сегодня мы вместе встречаем 
Новый год. Что он нам сулит? Кто жив останется? Кто сложит голову на поле 
чести? Или в бурном поединке из-за красавицы? Или падет от предательской руки? 
Но каким бы цветом чернил ни начертала судьба наш путь, мы, грузины, пройдем 
его во славу Иверии… во славу княжеств, ибо их могущество незыблемо! И да будет 
так: князь для князя и в черный день и в солнечное утро!.. Пусть пенится вино 
за дружбу родовых 
знамен!
Насторожились «барсы», встрепенулись азнауры, даже князьям стало не по 
себе:
— Нашел время знаменами 
размахивать!
— Разве не с великим трудом Моурави примирил 
непримиримых?
— Зачем вздумал арагвинец задевать 
азнауров?
— Э, когда коршуну некого терзать, он о камень клюв 
ломает!
— Пусть бы лучше о несчастной Нестан вспомнил.

— Почему напали на Зураба? Он для князей соловьем поет.

— Соловьем? Не радуйтесь заранее; может черным вороном вам на голову сесть.

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Нато всегда 
развеселит!
Переговаривались азнауры: «Что с Зурабом?.. Ссоры с нами ищет? Видите, как 
тяжело на Зураба смотрит Георгий? А Русудан стала белее снега».

Гордо откинула лечаки Русудан, незаметно подала знак мествире. Он радостно 
схватил гуда и запел о проделках каджи в волшебном лесу. Но как ни старался 
мествире, как ни буйствовал тамада Квливидзе, как ни шумела молодежь, как ни 
поощряли княгини веселье и шутки, – празднества настоящего уже не было. Тяжелый 
взгляд Моурави все чаще останавливался на Зурабе.



Снова и снова обдумывал Зураб вчерашнее. Нет, он поступил правильно. Если 
замыслил возвыситься, необходимо показать княжеству, что Зураб Эристави 
Арагвский не раб Георгия Саакадзе. Шадиман 
прав…
Когда Зураб получил послание Шадимана с просьбой пожаловать к нему на тайный 
разговор, могущий обрадовать их обоих, он сначала расхохотался, выгнал гонца