увенчанный крестом. Это колышется знамя кахетинского царя Багратида Теймураза 
Первого.

Взглянув на знамя, Теймураз вновь склонился над свитком: он заканчивал новое 
заверительное послание папе Урбану VIII, убеждая его, что если Ватикан окажет 
помощь в восстановлении его на кахетинском престоле, то врата ада навек 
захлопнутся и распахнутся райские двери, и он, царь Теймураз, обещает дозволить 
латинским миссионерам в священных владениях своих учредить каплицу веры.

Сняв тесьму с золотыми кистями с голубого свитка, он снова перечел подчеркнутые 
им строки, в которых Урбан VIII называл его родственником испанского короля, а 
грузин-иверцев – братьями испанцев-иберов, и закончил послание торжественным 
призывом к слиянию двух сил христианства для борьбы с «неверными 
агарянами»…
Усы, подкрашенные хной, скрыли легкую усмешку. Он бережно скрутил голубой 
свиток, расправил золотые кисти и отложил в сторону.

Теймураз уже готовился подписать свой титул, но вдруг в гневе отбросил гусиное 
перо. На послании святейшему папе расползалось серебристое пятно. Теймураз 
разорвал свиток, скомкал, швырнул в кусты дикого кизила и принялся переписывать 
текст золотыми чернилами. Но снова нахмурился и решительно отложил перо: 
забытые на каменном столе чернильницы за ночь наполнились дождевой водой… 
Недовольно оглядел длинный каменный стол, заваленный свитками, рукописными 
книгами, красиво вышитыми закладками. Взгляд его упал на кипу вощеной бумаги с 
его виршами. В грустные часы размышлений он в «Жалобе на жизнь» описывал 
превратности судьбы, изведанные им в годы боев и скитаний. Тогда его рука пером,
 как бичом, хлестала вероломную, безжалостную жизнь, обманчиво преподносящую в 
слащавой оболочке яд. Но в часы надежд, когда мягкое солнце обещающе падало с 
синепрозрачного купола, он скреплял омонимными рифмами строки пленительного 
вдохновения. Он перебрал испещренные страницы «Маджамы»: восьмая ода еще была 
недописана. Его самого очаровал дифирамб в честь красного вина и алых губ, а 
трагический конец влюбленного в свечу мотылька, падающего на подсвечник с 
опаленными крылышками и не воскрешенного восковой слезой, так увлек поэта, что 
он забыл не только о послании к папе римскому, но еще о двух: к везиру 
Оттоманской империи Осман-паше и к святейшему патриарху Московскому и всея Руси 
Филарету.

Осман-пащу он просил передать новому султану Мураду, падишаху османов, свою 
благодарность за оказанное ему и царской семье гостеприимство в крепости Гонио. 
В течение одиннадцати лет он, царь Загемских и Иверских земель, Теймураз, сын 
Давида царя, пользовался благосклонными заботами Блистательной Турции, 
поддержавшей его воинской помощью и уделившей из великолепия своего под его 
руку четыре города – Олту, Намурдан, Ардануч и Кара-Ардаган со всеми селениями 
и угодьями. И как при султане Ахмете он вновь вернулся из Имерети в свое 
царство и внезапно сразил многочисленное персидское войско Али-Кули-хана, после 
чего отослал к подножию трона османов множество знамен и две тысячи пятьсот 
голов кизилбашей, так и теперь он клянется не склонить меча перед хищным шахом 
Аббасом. В случае оказанной Стамбулом помощи в восстановлении его на 
кахетинском престоле врата ада навек захлопнутся и распахнутся райские двери. 
Тогда он, царь Теймураз, поведет кахетинское войско под турецким знаменем на 
освобождение Багдада и других османских земель из когтистых лап «льва 
Ирана»…
Послание Филарету царь Теймураз написал по-гречески. Он заверял патриарха в 
верности православной церкви, в своем нежелании принять помощь от папы римского 
и приводил причины, вынудившие его до сего часа находиться в турецкой земле. 
Несмотря на то, что султан дал место ему, Теймуразу, и оказывал помощь войском 
и один раз и дважды, – он ничего не желает от султана и прибегает к самодержцу 
христианскому, к великому самодержавному царю, «к сыну твоему московскому и 
всея Руси, да к святительству твоему и к великому достоинству твоему, аки к 
отцу, милосердному государю христианскому, аки образу господа бога и спаса 
нашего Иисуса Христа. И молим вас: великий государь царь да нам поможет, как 
произволите, ратью или казною нам в помощь… И мы все и наша земля да будут 
царствия вашего работники 
ваши…»
Но эти послания казались забытыми, и лишь тень склонившейся ветки играла на 
вощеной бумаге. А царь-поэт, подняв руку, возносил свои оды к золотому потоку 
всесильного светила. И, словно внимая вдохновенным шаири, притихли птицы и 
травы.

Все земное забыто. Крылатые мысли парят над Парнасом, музы в прозрачных 
персидских одеяниях кружатся в легком грузинском 
танце…
И вдруг юный голос царевны Нестан-Дареджан: уже все собрались к полуденной 
трапезе. Архиепископ Феодосий готовится к чтению застольной молитвы, а 
архимандрит Арсений с вожделением взирает на рыбу… Царица Натиа и свита тоже 
скучают, ждут царя.

Теймураз рассердился. Ждут! А о его желаниях кто-нибудь спрашивает? Вот она 
вспугнула лучшую шаири! Потом – не он ли просил царевну заботиться о чернилах?..
 Опять забыла в саду. И хорошо, чтобы о нем тоже забыли хотя бы на оди