заметил:
— Азнауры тоже застоялись, а Дато и Гиви не раз бывали в Иране при русийских 
боярах, знают обычаи и помогут проникнуть в происки турецких и иранских послов, 
ибо нет сомнений, они также должны прибыть в Московию.

Католикос не возражал, а Трифилий вдобавок стал настаивать на включении в 
посольство и азнаура Даутбека – истинного дипломата.

Но Саакадзе так увлек отцов церкви обсуждением грамот к царю Михаилу и 
патриарху Филарету, так блестяще развил план действий посольства, что совсем 
затушевал им же высказанное предложение об участии азнауров в поездке.

Синклит сиял. Моурави сразу придал блеск и силу посольству. Еще раз католикос 
почувствовал, что Георгий Саакадзе достойный сын иверской церкви.

Не дождавшись конца съезда, Саакадзе отправился в Носте. Здесь уже золотились 
яблоки, над изгородями, обвитыми колючей ежевикой, хлопотливо жужжали шмели, и 
на склонах от жары изнемогала трава.

Обняв Автандила и ласково отбросив с его лба черную прядь, Саакадзе тихо 
проговорил:
— Узнай у Бежана, о чем совещались католикос, князья и царевичи. При встрече со 
мною Бежан вздрогнул и отвел глаза.

— Узнаю, мой отец.

Вскоре конь Автандила гулко простучал копытами по мосту.



Накануне служители погасили торжественные свечи в храмах Мцхета. После долгого 
спора из-за дележа духовенство разъезжалось по своим епархиям.

Спрятав в ларец парадный крест, усыпанный адамантами, и сбросив дорожную рясу, 
Трифилий поспешил на зеленый бережок Кавтури. Здесь, под кустами облепихи, он с 
наслаждением скинул обувь, занялся ловлей форели и, словно не замечая угрюмости 
Бежана, заставил и его предаться «божьему промыслу». Нанизывая на крючок 
свежего червяка, настоятель украдкой косился на воспитанника: чем расстроен 
Бежан? Утром вяло запивал еду вином, а молитву, как ветер, пропустил мимо ушей. 
Может, скучает по мирским утехам? Ведь совсем еще 
отрок…
Нетерпеливое фырканье коня прервало его размышления. Трифилий обрадованно 
загоготал, вздернул удочку с болтающейся рыбкой и приветствовал подъезжающего 
Автандила.

Как-то странно встретил Бежан брата: не то не рад, не то встревожен, не то 
очень доволен, а может – все вместе.

Два дня Автандил говорил только о приятном. Он назначен ностевским сотником, и, 
в отличие от конницы Гуния и Асламаза, его сотня будет гарцевать на скакунах 
цвета расплавленного золота. Потом рассказал о веселом приключении Папуна, 
одурачившего феррашей ловким фокусом с монетами. Поведал о необычайном Арчиле, 
которого Моурави взял в Ностевский замок. Арчил не по летам умен и один умеет 
вызвать улыбку на сжатых губах Циалы. Лучшая из матерей, Русудан, не приняла ее 
в семью, – почему-то не любит. Пока Циала гостит у деда Димитрия. Но Димитрий 
тоже невзлюбил ее: «Как смеет при Русудан хвастать своим 
горем?»
— Прав Димитрий, надо уметь прятать свою печаль и радость, – проронил Бежан.

— Нет, не прав! Отец говорит; «От каждого требуй, что он может дать, и ни капли 
больше».

— Отец? Наш отец великий… Автандил, ты веришь в угрызения 
совести?
— Наша замечательная мать говорит: «Не делай того, от чего потом будешь 
страдать».

— А если невольно становишься 
сообщником?
— Во имя Христа, Бежан, что мучает тебя? Две ночи ты стонешь подобно больному 
быку. Или вертишься, точно кинжал в арбузе.

— Почему с кинжалом сравниваешь меня, мой брат? Разве подобает мне владеть 
оружием?
— Может, и не подобает, но невольно владеешь. Бывают поступки опаснее, чем 
кинжальные раны… Вот, к слову: строит зодчий прекрасный храм, а бездельник его 
подожжет… Кто-то видит, как подкрадывается разбойник с факелом, и спокойно 
проходит своей дорогой. И многолетний благородный труд сгорает в один 
миг…
— Ты на два года старше меня, Автандил, но многого не понимаешь. Есть обет