мужчина тоже не мучился, и торопится повторить глупость, а он, как гусь после 
воды, еще веселее перья топорщит. О чем только бог думал, когда создавал 
Адама?
— О войне, 
наверное!
Дато и Хорешани обернулись и расхохотались. Гиви, как всегда, ворвался без 
предупреждения и уже сидел на ковре около люльки, склонившись над малюткой.

— Взял! Взял! Клянусь ста тридцатью воинами святого Гоброна, взял! – И Гиви 
неистово заплясал. – Пять дней я томился.

— Что ты дал ему? – встревожился Дато.

— Кинжал, конечно.

— Гиви, какой амкар тебя придумал? На что двухмесячному азнауру оружие? – 
всплеснула руками Хорешани.

— А что, ему крест нужен? Спасибо! Уже однажды такое случилось. Настоятель 
Трифилий в люльку крест подкинул, Бежану тоже два месяца было, а взял. Теперь в 
рясе ходит сын Великого Моурави… Думаешь, наш Георгий повеселел от этого? Бабо 
Кетеван прямо сказала: «Что первое ребенок схватит, тем и владеть будет». Я 
двенадцать кинжальчиков амкару Сиушу заказал, в каждом кармане по три ношу, все 
время на страже. У какого «барса» родится сын, пусть непременно к оружию 
потянется. На что нам 
монахи?
Старая мамка укоризненно взглянула на смеющихся Хорешани и Дато и поставила на 
скатерть кувшин и 
чашу:
— Пей, азнаур, слова твои золотом падут на судьбу ребенка.

Дато пытался отобрать кинжальчик, но, к восторгу Гиви и суеверной радости мамки,
 малютка крепко держал рукоятку.

— Оставь, батоно, – мамка решительно отклонила руку Дато, – пусть он сто лет не 
выпускает оружие и врагов истребляет, как Давид Строитель.

— Да живет без конца имя Давида! Но чем плохо, если маленький Дато будет 
сражать проклятых, как Георгий Саакадзе? – И Гиви залпом осушил три чаши подряд,
 приговаривая: – За Великого Моурави! За прекрасную Хорешани, подарившую нам 
нового азнаура! За «Дружину 
барсов»!
Мамка вновь наполнила чашу и напомнила о крестинах: нехорошо, когда воин два 
месяца живет без имени. Ангел у изголовья так тяжело вздыхает, что огонь в 
светильнике вздрагивает. Черт тоже в покое не оставляет, хотя близко и не 
подходит, – икона на люльке, – но в очаге зеленый язык показывает, просит 
люльку покачать, любит, если ребенок некрещеный.

— Э, мамка, доброму азнауру черт не 
повредит!
— Правда, батоно Дато, но лучше, если ангел узнает имя и сообщит его горам, 
ущельям и рекам.

Циала, первая и последняя возлюбленная Паата, подавила стон. Уже третий день 
сидела она неподвижно в углу, кутаясь, несмотря на тепло, в черный платок. Из 
Ирана в Картли ее переправил, конечно, в полной тайне, Сефи-мирза. Он передал 
ей пояс, который был на Паата в страшный день, передал и свой наказ: «Не сразу 
направься к матери моего друга, раньше через ханум Хорешани 
извести…»
Выслушав несчастную, Хорешани горестно подумала: «Легко сказать – извести, еще 
совсем рана свежа, минуло лишь полгода. Хорошо, что Саакадзе обременен заботами 
и не заметил приезда Циалы».

— Я за черта не заступаюсь, – кричал Гиви, – но пусть и ангел не спорит! 
Назовем – Дато. Будут в «Дружине барсов» два Дато: большой и немножко меньший. 
«Барсы» не должны стареть. Вот Миранда сына ждет, я уже сказал – Ростомом 
назову, согласилась.

— Госпожа Хорешани, богом молю, назови – Паата.

— Нет, Циала, не проси, слишком тяжело часто повторять это имя… – И, обрывая 
разговор, Хорешани поспешно вышла.

«Как странно, – подумала Хорешани, – ни разу не упоминал Георгий о погибшем 
сыне, ни разу не выдал своих страданий!» – Она порывисто отдернула прозрачный 
малиновый занавес, распахнула настежь окна своей комнаты.

Вдали дымчатыми клубами по изломам гор скользили облака. На узкой улочке 
молодой амкар в чем-то убеждал уста-баши, а тот в раздумье покручивал седой ус. 
Плеснуло голубым шелком знамя: барс, потрясающий копьем. Задорно шагал