Константин Гамсахурдиа
Десница великого мастера
     


     
Аннотация 
     
     В романе автор обратился к народной легенде об отсeчении руки Константину 
Арсакидзе, стремился рассказать о нем, воспеть труд великого художника и 
оплакать его трагическую гибель.
     В центре событий – скованность и обреченность мастера, творящего в 
тираническом государстве, описание внутреннего положения Грузии при Георгии I.
     
Константин Гамсахурдиа
Десница великого мастера
     
    Перевод Ф.Твалтвадзе
     
Пролог
     
     Военно– Грузинская дорога красивейшая в мире, Дардиманди – замечательный 
конь, а верховая езда – лучший отдых для меня. Когда остромордый, широкогрудый, 
крепконогий копь, насторожив уши, смотрит на меня, во мне просыпается 
неиссякаемая энергия, и кажется, что я вновь родился на свет и еще не успел 
вкусить на этой прекрасной земле восторга от быстрого конского бега и радости 
движения.
     Я глажу маленькие, как листья бука, уши Дардиманди, смотрю в его черные 
глаза и заражаюсь той неуемной силой, которой природамать так щедро наградила 
его…
     Случилось однажды, что мой благонравный конь внезапно разгорячился и 
пришел в такую ярость, что хоть до самых КараКумов скачи на нем карьером.
     Широко раскрыв свои прекрасные большие глаза на блестящие авто, чумазые 
грузовики, он, поглощая пространство, понес меня вдаль. Я не склонен порицать 
Дардиманди за то, что в нем закипела горячая кровь неутомимого скакуна…
     Тбилиси у нас на глазах разросся в большой город. Огни электрических ламп 
сверкают на горе святого Давида, в парке имени Сталина. Электрические шары, 
отраженные в волнах Куры, покачиваются около моста Героев и вдоль широкой 
набережной Сталина. И вот, когда авто со слепящими фарами ревели прямо в уши, 
убегая по гудронированному шоссе, выли заводские сирены, тарахтели тракторы, 
идущие в колхозы, и весело позванивали велосипедисты, степенный Дардиманди стал 
поминутно вздрагивать, беспокойно фыркать и грызть удила. Ни удилами, ни 
мундштуком не удержать его. Вытянув изогнутую, как у лебедя, шею, он рвался 
вперед. Я старался обуздать его порыв, прибрать к рукам, но он, занесши вперед 
круп, неожиданно пошел боком.
     Я устал и дал ему волю. У дигомского парома он сбоил и поскакал. Я отдался 
воле разгоряченного коня. Казалось, тысячи огненных глаз преследуют нас по 
пятам.
     За чертой города я с трудом перевел его на рысь. В этот раз я поздно 
выехал из Тбилиси, но не мог вернуться обратно в город, так и не глянув на мой 
любимый Светицховели.
     Всегда прекрасен этот храм: утром, освещаемый солнцем, он отливает цветом 
ящерицы; к закату весь омыт золотом, а в сумерки, когда на него глядит звездный 
свод, контуры его, полные суровой гармонии, как бы рассекают небо;
     Мне бы хоть мельком взглянуть на его устремленные ввысь очертания! Пускай 
неукротимый Дардиманди галопом промчит мимо него, лишь бы взглянуть на его 
угрюмое одиночество и снова скакать дальше.
     У самых Авчал мой конь шарахнулся в сторону: навстречу шел трактор с 
прицепленным фургоном. Оглушенный грохотом, конь вырвал у меня поводья и вновь 
поскакал с бешеной быстротой.
     Мне приятен был его неудержимый порыв.
     Электрические лампочки Загэса мерцали в волнах Куры, сказочный Полифем 
освещал склоны Зедазенской горы, которую древние иверы считали обиталищем 
демонов. Лишь поравнявшись с Крестовым монастырем, я сумел укротить Дардиманди.
     Ночь ложилась на склоны Зедазени и Саркинети. Капли дождя упали мне на 
лицо. Кура подступала к. мосту Помпея. Раздумье овладело мной при виде этого 
моста. По нему шли когдато римские легионы, орды сарацин, сельджуков, урумов и 
иранцев. Безмолвный свидетель прошлого, вовсе не нужный настоящему, он остался 
только музейным экспонатом.
     Роль подступа к нашей столице и ее ключаря отнял у него мост Героев так же 
как когдато Тбилиси забрал первенство у Мцхеты
     Но я уже в Мцхете.
     Небосвод, тисненный облаками, опустился над островерхим куполом 
Светицховели.
     Янтарная кайма облаков, освещенных закатными лучами, застыла на далеком 
горизонте. Над мрачными вершинами гор изредка сверкала молния.
     В лоне Светицховели начинается одиннадцатый по счету век, со своими 
темными ночами и угрюмым покоем.
     Я открыл ворота и ввел коня в ограду. Слева, перед домиком, пристроенным к 
церковной ограде, сидел на камне сгорбленный старик. Увидев меня с конем, 
старик поднялся с места и прибл