сарю от вашего имени?
     – Только то, что услышите от меня.
     – У сарацинских послов, видимо, зады крепче
     Абубекр– ИсмаилИбнАльАшари, не дожидаясь переводчика, обратился к 
кесарю и на великолепном греческом языке ответил ему:
     – Сын божий (Так величали византийского кесаря), у послов, направляемых из 
дворца халифа к византийскому кесарю, должны быть крепкие зады, ибо их здесь 
ждет много пинков.
     Мать Василия была дочерью трактирщика, он любил сквернословие и от всей 
души расхохотался. Когда послы АльХакима закончили порученные им дела и 
передали кесарю подарки, в тронную палату ввели послов от жителей Лулу, и они 
сообщили кесарю, что население города Лулу желает принять христианскую веру. 
Кесарь Василий щедро одарил послов Лулу и обласкал их.
     На следующий день снова появился посол АльХакима, Фарсман, и сказал, что 
он тоже хочет принять христианство. В тот же день посол был принят кесарем в 
Хризотриклинском дворце. Кесарь был рад, что этот остроумный посол переходит в 
христианство, и, когда Фарсман назвал ему семь ремесел и искусств, в которых он 
сведущ, его назначили главным зодчим кесаря.
     В конце года в Византионе произошло землетрясение. Фарсман обновил 
АйаСофию и несколько храмов в Анатолии. Вскоре он предпочел уехать из 
Константинополя в Каир, где еще раньше примкнул к секте суфиев.
     Долго бродил он по Египту. На одной из пирамид он прочитал арабскую 
надпись:
     Покинь секту, стань предметом ненависти,
     Коварное время ее посмеет тронуть тебя.
     Стань дервишем, нищим, безродным:
     Научись у моря, как успокоиться после волнения.
     Гони прочь от себя суетное земное величие.
     Достойно заслужи гнев царей.
     Стихи эти, вычитанные им в безлюдной пустыне, глубоко запали ему в сердце. 
Он стал дервишем, ночевал в нищенских притонах.
     Потом уехал в Багдад. В день его прихода в этом городе разразилась 
страшная буря: были гром и молния, огненный столб спустился с неба, полил 
черный дождь. Вечером на небе показалась звезда с копьевидным хвостом. 
Потрясенные жители приписывали все это гневу аллаха, падали ниц и молились.
     Событие это навело Фарсмана на размышления, и он стал увлекаться 
астрологией.
     Он был уже не молод, и его потянуло на родину.
     Багдадский халиф назначил его звездочетом ко двору тбилисского эмира. В 
Тбилиси он основал первую обсерваторию и тогда же принял прозвище Фарсмана 
Перса.
     …Когда тбилисский эмир сразился с Багратом III у Дигоми, Фарсман попал в 
плен к царским воинам. Он был среди лазутчиковсарацин, намеревавшихся тайно 
пробраться в Тухарисский замок.
     Недолго просидел он в темнице Уплисцихе. Баграт Куропалат взял его к себе 
во дворец толмачом. Спустя год Георгий I назначил его главным зодчим.
     …В окрестностях крепости Мухнари снова закричал петух. Другой заспорил с 
ним, стали перекликаться санатлойские петухи.
     Сидит согбенный Фарсман Чорчанели у догорающего камина. Завтра, 
послезавтра или через неделю утонет в луже тот, кто переплывал в своей жизни 
столько морей,
     Маленькая лужица захлестнет многоопытного бродягу вселенной, обездоленного 
и на своей бывшей родине.
     Снова вспоминает он наставления мудрого Вардана: «Жизнь есть пустыня 
безводная, старайся ее обойти…»
     «Кто я? – думает Фарсман о себе. – Я не христианин, не иудей, не 
мусульманин». Без веры, без бога, без родины гибнет он среди своих 
соплеменников. И за что же?
     За маленькую, с ноготок, девушку, за девчонку Фанаскертели! Ему отрубят 
голову, выбросят его труп в балку за крепостью Гартискари, и не останется на 
свете никого, кто бы рассказал потомству обо всех мытарствах его души.
     Служанка Теброния лежит, вытянувшись на спине, храпит себе беззаботно, и 
лицо ее, покрытое родимым пятном, выглядит так, точно скорпионы впились ей в 
скулы. Снова закричал петух, теперь уже совсем близко, там, где живет его 
бывший подмастерье Арсакидзе. Откликнулся другой, третий, четвертый, и Фарсман 
потерял им счет.
     «Странное создание петух, – подумал Фарсман. – Это единственное существо 
среди животных, которое всегда глядит в небо. Петух предвещает восход солнца. 
Он борется с ночным мраком и бодрствует. Даже лев пугается его странного 
крика…»
     Долго катилась «амфора бездонная», и вот докатилась она до порога позорной 
смерти.
     Снова представил он себе разгневанное лицо Мелхиседека. На петуха с 
поднятой головой походил католикос Мелхиседек в тот день, во время проповеди.
     Какая– то упрямая непокорность была во всем облике этого скелетообразного, 
бесплотного старца. Печать тиранической жестокости лежала на его лбу с надутыми 
жилами и на энергичных скулах. На митре сверкали алмазы, жаром переливал 
золотой омофор при свете бесчисленных свечей.
     Митра и омофор горели так же зловеще, как золоченые шлемы и кольчуги 
византийских патрициев, когда о