ишь, несчастный Шавлег?
     – Осторожность – мать мудрости, эристав эриставов.
     – Говори яснее.
     – Мне нужно говорить о многом, но еще рано.
     – А все же?
     – Тебе известно, какое жестокое сердце у царя Георгия. Он будет мстить 
даже покойникам.
     У Мамамзе подкосились ноги. Он присел на край надгробного камня. 
Облокотясь, уставился в землю.
     – Разве ты забыл, эристав эриставов, как царь отобрал замок у Хурси 
Абулели, когда тот бежал к сарацинам, и как велел вырыть останки сыновей 
Абулели и бросить их свиньям и псам на поругание?
     – Да, но царь помирился с нами, он присутствовал на погребении Чиабера, 
был и на поминках в сороковой день.
     – На то у него была своя причина, эристав эриставов.
     – Какая же?
     – Другое его интересовало на похоронах.
     – Что ты имеешь в виду?
     – Шорену, дочь Колонкелидзе.
     – Неужели он такой вероломный? Трудно поверить тебе, Шавлег. Он так 
искренно оплакивал Чиабера.
     – Оплакивал? Почему это тебя удивляет? Убийцы, упившись кровью, как 
пьяницы, упившиеся вином, охотно проливают слезы.
     – О чем ты говоришь, Шавлег? Убийцы? Разве царь Георгий повинен в смерти 
Чиабера? Животворящий крест покарал моего сына…
     – Ты веришь в эту сказку? Монахилазутчики распространили ее в замке 
Корсатевела. Если бы крест этот мог карать, он прежде всего покарал бы Талагву 
Колонкелидзе, зачинщика пховского мятежа.
     Мамамзе молчал, глядя на могилу сына.
     – Говори понятнее, Шавлег.
     – Царь Георгий и Звиадспасалар убили Чиабера. Вот все, что я хотел 
сказать тебе, эристав эриставов.
     – Не гневи бога, Шавлег.
     – У меня есть доказательства.
     – Какие?
     – Проведи меня к кресту, пока Бордохан, супруга твоя, сидит в темноте, и я 
открою тебе глаза.
     Мамамзе был поражен. О каком ужасном, неслыханном коварстве хотел 
рассказать ему Шавлег? Мамамзе знал о жестокости царя, но он не допускал мысли, 
чтобы царь мог проливать лицемерные слезы. На его глазах рос Георгий. Груб он и 
вспыльчив, но лицемерие не свойственно ему. Русудан и Ката еще спали в замке, 
когда Мамамзе и Тохаисдзе, минуя большую залу, прошли в спальню Чиабера и 
заперлись в ней.
     Как родного сына воспитал Мамамзе в своем доме Шавлега, и, когда тот 
бесстрашно приблизился к «чудотворному кларджетскому кресту», беспокойство 
овладело им. Он хотел крикнуть, остановить Шавлега, но им самим овладело 
желание поскорее узнать правду, и он сдержал себя.
     Тохаисдзе снял с полки ларец с крестом, поставил на стол, достал крест, 
наклонился над ним и, понюхав его, положил обратно на стол.
     – Подойди, эристав эриставов, и понюхай. Мамамзе подошел, шатаясь.
     – Да, странный запах. Но это ничего не значит. Слишком много народу 
прикладывалось к нему раньше, целовало его, брало в руки. Быть может, это запах 
человеческого пота?
     – Этот крест отравлен, эристав эриставов.
     – Ты бредишь, Шавлег, опомнись, несчастный.
     – Я повторяю тебе, что крест отравлен.
     – Но ведь католикос Мелхиседек не допустил бы такого преступления. Он не 
дал бы Чиаберу приложиться к отравленному кресту.
     – Возможно, что Мелхиседек об этом и не знал. Он только слепое орудие в 
руках царя и спасалара.
     – Но Колонкелидзе тоже прикладывался к кресту и остался невредимым.
     – Я думал об этом. Поэтому и просил на прошлой неделе отпустить меня в 
замок Кветари. Подробно расспросил обо всем Талагву Колонкелидзе. Он, 
оказывается, целовал лишь край ларца. А Чиабер… Ведь ты помнишь, как в главной 
палате на наших глазах Мелхиседек приказал крестоносцам раскрыть ларец, 
собственноручно достал оттуда крест и поднес его к губам Чиабера.
     Мамамзе вскочил как ужаленный.
     – Твои слова похожи на правду, Шавлег. Но как это проверить?
     – Для этого нам не нужно звать мудрецов, эристав эриставов. Черный пес 
Чиабера поможет нам. Собака эта преданно служила Чиаберу при жизни. Она стара и 
скоро должна околеть. Пусть принесет последнюю жертву своему хозяину,сказал 
Шавлег и вышел из спальни.
     Страшно стало Мамамзе одному. Он стал рассматривать крест, который слинял 
местами от постоянного лобызания на протяжении веков. Слиняло и то место, где 
его целовал Чиабер.
     «Приложусь к нему! – подумал он. – Это положит конец тому страшному сну, 
который называется жизнью». Но он отошел прочь. Ему хотелось убедиться в 
вероломстве бога и людей. А затем… затем появится новый смысл в его жизни – он 
будет мстить за своего сын