позвать Бодокию. Долго разыскивала его Нона. В 
полночь пришел Бодокия. Когда он на цыпочках вошел к больному, ему показалось, 
что Константин спит, Бодокия поцеловал его в лоб. Он приоткрыл глаза и
     сказал:
     – Возьми изпод изголовья ключи, открой вон тот зеленый сундук, поищи 
кошелек и принеси сюда.
     Бодокия молча исполнил его желание.
     – Как видишь, мне уже не понадобится заказывать далматик… Десять золотых 
отнеси моей матери, в Пхови. Привези ее сюда, скажи, что я немного хвораю и 
хочу ее видеть… Пять золотых отдай бедной Ноне… Десять золотых отнеси твоим 
детямпусть они растут и здравствуют.
     Если не они, то хотя бы правнуки их доживут до того времени, когда в 
Грузии свет одолеет тьму… Поспеши в Пхови… Бодокия еще раз поцеловал больного и,
 сгорбившись, вышел из комнаты. Нона заметила, что его плечи вздрагивали. Когда 
она закрывала за ним дверь, слышала, как рыдал он в темноте. Ночь раскинула в 
саду шалаш из бурки. И в дом Рати послала она своих послов.
     Заря не занималась, августовская жара не спадала даже в темноте. Вокруг 
единственного светильника плясали черные бабочки с расписными крыльями.
     Метался больной мастер, и не видел он ни бабочек, ни летучих мышей, 
которые носились под потолком. Бабочки, обжигаясь о пламя светильника, падали 
вниз. Но ночь посылала на гибель новые и новые их отряды. Плясали вокруг огня 
бабочки. Реяли тени в комнате.
     Мужественно боролся с тьмой только фазан в долине Цицамури. Оглушенный 
жаром, Арсакидзе поднял голову. В окне виднелся небосвод – синий, каким бывает 
в часы затишья Черное море. Звезды светили и мигали во тьме золотыми ресницами.
     Нона варила в своей конурке травы, и когда слезы набегали на глаза, она 
утирала их подолом платья. Скорбела Нона, что не было около больного его матери.
 Совенок пропищал в ночи. Больной тихим голосом простонал:
     – Воды!
     Вода стояла тут же, но правой руки у него не было, а левой он не мог 
пользоваться – мешала рана.
     …Он видел, как река стала выступать из берегов – нет, то была не река, а 
море, синее море! Не резвятся ли в нем золотые рыбки?
     На берегу моря показалась лазская деревня, лазский домик и тополя, высокие,
 до самых небес.
     А затем выступили горы, прекрасные пховские горы. С утесов лились 
водопады… Но никто не хотел дать ему воды! В маленьком дворике с каменной 
оградой суетилась старушка в черном. Голова ее была покрыта черным платком. В 
руке она держала нож с черным черенком. Она вонзила нож в горло черной овцы, и 
оттуда хлынула кровь. Арсакидзе хотел подойти и напиться, но мать не допускала 
своего любимого Уту.
     С утесов падала вода, гремели обильные пховские водопады, но вокруг стоял 
зной.
     Жаждущие коршуны тщетно бились о безводное палящее небо.
     – Воды! – попросил Арсакидзе слабым голосом и заплакал, как ребенок,даже 
мать не хотела дать ему напиться! Вдруг испугался, как бы не увидели его слез, 
с трудом поднял левую руку и прикрыл ею глаза. Простился с горами и морем, 
простился с милым детством и горьким юношеством…Больному показалось: чтото 
шуршит в углу над ним, чтото упало на влажную щеку, ктото его укусил… Не жук 
ли? Он вздрогнул. Его охватил озноб…
     Новое видение возникло перед ним, волчьи глаза сверкнули в темноте. Все 
ближе и ближе надвигалась расплывчатая мохнатая тень. Сверкнули волчьи глаза и 
потребовали у него душу. Не отдал художник души своей старцу с волчьими глазами.

     Длиннобородый старец вступил в борьбу с мастером и боролся во тьме; затем 
схватил его за раненое бедро и онемил его. Мастер долго боролся с ним, с богом 
смерти. Боролся с тьмой фазан в долине Цицамури…
     …Наконец занялась заря. На востоке поднялся сполох света.
     Небо осыпало горы красными маками, фиолетовые лучи лились, как водопады с 
пховских гор. С картины сошла Шорена. На ней было платье из китайского шелка, 
золотые косы падали на плечи. Она шла по полю цветущих маков и кидала в 
Константина хлебными колосьями… Маки и хлебные колосья! Трижды преклонила перед 
ним колени желанная и попросила душу у великого мастера. Слезы полились из глаз 
Константина – не мог он отдать свою душу любимой, ибо душа его принадлежала 
Светицховели… Из Пхови приехала мать Арсакидзе. Увидела она искусанного 
скорпионами сына и окаменела… Тысячу лет с того дня шли дожди, гремели громы и 
всходило солнце над Грузией.
     Тысячу лет хранилась легенда об окаменевшей матери.
     Еще в детстве я видел в Мцхете камень в человеческий рост, о котором 
говорили:
     – Это мать Константина Арсакидзе.
     Камень этот и вправду напоминал женщину в пховском платье.
     Прошли годы…
     Много пришлось мне после этого поработать – я стремился вскрыть в живом 
слове тайны, замурованные в камнях.
     
ОТ АВТОРА
     
     Мне кажется, что читатель не сочтет излишними несколько слов автора по 
поводу романа «Десница велико