тем порою все загадочно затенялось и становилось мучительным, я не мог вырвать 
ее из круга вещей, из круга бытия, который был вне нас и внутри нас и навязывал 
нам свои законы, свое дыхание и свою бренность, сомнительный блеск настоящего, 
непрерывно проваливающегося в небытие, зыбкую иллюзию чувства… Обладание само 
по себе уже утрата. Никогда ничего нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя 
разомкнуть лязгающую цепь времени, никогда беспокойство не превращалось в покой,
 поиски – в тишину, никогда не прекращалось падение. Я не мог отделить ее даже 
от случайных вещей, от того, что было до нашего знакомства, от тысячи мыслей, 
воспоминаний, от всего, что формировало ее до моего появления, и даже от этих 
людей…

Рядом со мной сидела женщина с надломленным голосом и что-то говорила. Ей нужен 
был партнер на одну ночь, какой-то кусочек чужой жизни. Это подстегнуло бы ее, 
помогло бы забыться, забыть мучительно ясную правду о том, что никогда ничто не 
остается, ни «я», ни «ты», и уж меньше всего «мы». Не искала ли она в сущности 
того же, что и я? Спутника, чтобы забыть одиночество жизни, товарища, чтобы 
как-то преодолеть бессмысленность бытия?

– Пойдемте к столу, – сказал я. – То, что вы хотите… и то, чего хочу я… 
безнадежно.

Она взглянула на меня и вдруг, запрокинув голову, расхохоталась.

* * *


Мы были еще в нескольких ресторанах. Бройер был возбужден, говорлив и полон 
надежд. Пат притихла. Она ни о чем не спрашивала меня, не делала мне упреков, 
не пыталась ничего выяснять, она просто присутствовала. Иногда она танцевала, и 
тогда казалось, что она скользит сквозь рой марионеток и карикатурных фигур, 
как тихий, красивый, стройный кораблик; иногда она мне улыбалась.

В сонливом чаду ночных заведений стены и лица делались серо-желтыми, словно по 
ним прошлась грязная ладонь. Казалось, что музыка доносится из-под стеклянного 
катафалка. Лысоголовый пил кофе. Женщина с руками, похожими на ящериц, 
неподвижно смотрела в одну точку. Бройер купил розы у какой-то измученной от 
усталости цветочницы и отдал их Пат и двум другим женщинам. В полураскрытых 
бутонах искрились маленькие, прозрачные капли воды.

– Пойдем потанцуем, – сказала мне Пат.

– Нет, – сказал я, думая о руках, которые сегодня прикасались к ней, – нет.

– Я чувствовал себя глупым и жалким.

– И все-таки мы потанцуем, – сказала она, и глаза ее потемнели. – Нет, – 
ответил я, – нет, Пат.

Наконец мы вышли.

– Я отвезу вас домой, – сказал мне Бройер.

– Хорошо.

В машине был плед, которым он укрыл колени Пат. Вдруг она показалась мне очень 
бледной и усталой. Женщина, сидевшая со мной за стойкой, при прощании сунула 
мне записку. Я сделал вид, что не заметил этого, и сел в машину. По дороге я 
смотрел в окно. Пат сидела в углу и не шевелилась. Я не слышал даже ее дыхания. 
Бройер подъехал сначала к ней. Он знал ее адрес. Она вышла. Бройер поцеловал ей 
руку.

– Спокойной ночи, – сказал я и не посмотрел на нее.

– Где мне вас высадить? – спросил меня Бройер.

– На следующем углу, – сказал я.

– Я с удовольствием отвезу вас домой, – ответил он несколько поспешно и слишком 
вежливо.

Он не хотел, чтобы я вернулся к ней. Я подумал, не дать ли ему по морде. Но он 
был мне совершенно безразличен.

– Ладно, тогда подвезите меня к бару «Фредди», – сказал я.

– А вас впустят туда в такое позднее время? – спросил он.

– Очень мило, что это вас так тревожит, – сказал я, – но будьте уверены, меня 
еще впустят куда угодно.