– Должен же и ты когда-нибудь научиться, деточка.

– Не имею никакого желания еще чему-нибудь учиться, – сказал я.

Мы последовали за остальными. Они уже сидели за столом. Хозяйка подавала 
печенку и жареную картошку. В качестве вступления она поставила большую бутылку 
хлебной водки. Биндинг оказался говоруном неудержимым, как водопад. Чего он 
только не знал об автомобилях! Когда же он услыхал, что Кестеру приходилось 
участвовать в гонках, его симпатия к Отто перешла все границы.

Я пригляделся к Биндингу внимательнее. Он был грузный, рослый, с красным лицом 
и густыми бровями; несколько хвастлив, несколько шумен и, вероятно, добродушен, 
как люди, которым везет в жизни. Я мог себе представить, что по вечерам, прежде 
чем лечь спать, он серьезно, с достоинством и почтением разглядывает себя в 
зеркало.

Девушка сидела между Ленцем и мною. Она сняла пальто и осталась в сером 
английском костюме. На шее у нее была белая косынка, напоминавшая жабо амазонки.
 При свете лампы ее шелковистые каштановые волосы отливали янтарем. Очень 
прямые плечи слегка выгибались вперед, руки узкие, с длинными пальцами казались 
суховатыми. Большие глаза придавали тонкому и бледному лицу выражение 
страстности и силы. Она была очень хороша, как мне показалось, – но для меня 
это не имело значения.

Зато Ленц загорелся. Он совершенно преобразился. Его желтый чуб блестел, как 
цветущий хмель. Он извергал фейерверки острот и вместе с Биндингом царил за 
столом. Я же сидел молча и только изредка напоминал о своем существовании, 
передавая тарелку или предлагая сигарету. Да еще чокался с Биндингом. Это я 
делал довольно часто. Ленц внезапно хлопнул себя по лбу:

– А ром! Робби, тащи-ка наш ром, припасенный к дню рождения.

– К дню рождения? У кого сегодня день рождения? – спросила девушка.

– У меня, – ответил я. – Меня уже весь день сегодня этим преследуют.

– Преследуют? Значит, вы не хотите, чтобы вас поздравляли?

– Почему же? Поздравления – это совсем другое дело.

– Ну, в таком случае желаю вам всего самого лучшего.

В течение одного мгновения я держал ее руку в своей и чувствовал ее теплое 
пожатие. Потом я вышел, чтобы принести ром. Огромная молчаливая ночь окружала 
маленький дом. Кожаные сиденья нашей машины были влажны. Я остановился, глядя 
на горизонт; там светилось красноватое зарево города. Я охотно задержался бы 
подольше, но Ленц уже звал меня.

Для Биндинга ром оказался слишком крепким. Это обнаружилось уже после второго 
стакана. Качаясь, он выбрался в сад. Мы с Ленцем встали и подошли к стойке. 
Ленц потребовал бутылку джина. – Великолепная девушка, не правда ли? – спросил 
он.

– Не знаю, Готтфрид, – ответил я. – Не особенно к ней приглядывался.

Он некоторое время пристально смотрел на меня своими голубыми глазами и потом 
тряхнул рыжей головой:

– И для чего только ты живешь, скажи мне, детка?

– Именно это хотел бы я и сам знать, – ответил я. Он засмеялся:

– Ишь, чего захотел. Легко это знание не дается. Но сперва я хочу выведать, 
какое она имеет отношение к этому толстому автомобильному справочнику.

Готтфрид пошел за Биндингом в сад. Потом они вернулись вдвоем к стойке. Видимо, 
Ленц получил благоприятные сведения и, в явном восторге оттого, что дорога 
свободна, бурно ухаживал за Биндингом. Они распили вдвоем еще бутылку джина и 
час спустя уже были на «ты». Ленц, когда он бывал хорошо настроен, умел так 
увлекать окружающих, что ему нельзя было ни в чем отказать. Да он и сам тогда 
не мог себе ни в чем отказать. Теперь он полностью завладел Биндингом, и вскоре 
оба, сидя в беседке, распевали солдатские песни. А про девушку последний 
романтик тем временем совершенно забыл.

* * *


Мы остались втроем в зале трактира. Внезапно наступила тишина. Мерно тикали 
шварцвальдские часы. Хозяйка убирала стойку и по-матерински поглядывала на нас.