делах.

– Конечно, не звучит, – продолжал я. – Сопляк, вот бы вам как называться, Гвидо 
Сопляк.

Он отскочил назад.

– Ну конечно, – сказал он, придя в себя. – Двое против одного…

– Если дело в этом, – сказал я, – то я и один могу пойти с вами куда угодно.

– Благодарю, благодарю! – холодно ответил Гвидо и ретировался.

Коренастый человек с расстроенным лицом стоял молча, словно все это его не 
касалось; он не сводил глаз с машины.

– Отто, мы не должны ее покупать, – сказал я.

– Тогда ее купит этот ублюдок Гвидо, – возразил Кестер, – и мы ничем не поможем 
хозяину машины.

– Верно, – сказал я. – Но все-таки мне это не нравится.

– А что может понравиться в наше время, Робби? Поверь мне: для него даже лучше, 
что мы здесь. Так он, может быть, получит за свое такси чуть побольше. Но 
обещаю тебе: если эта сволочь не предложит свою цену, то я буду молчать.

Пришел аукционист. Он торопился. Вероятно, у него было много дел: в городе 
ежедневно проходили десятки аукционов. Он приступил к распродаже жалкого скарба,
 сопровождая слова плавными, округлыми жестами. В нем была деловитость и 
тяжеловесный юмор человека, ежедневно соприкасающегося с нищетой, но не 
задетого ею.

Вещи уплывали за гроши. Несколько торговцев скупили почти все. В ответ на 
взгляд аукциониста они небрежно поднимали палец или отрицательно качали головой.
 Но порой за этим взглядом следили другие глаза. Женщины с горестными лицами со 
страхом и надеждой смотрели на пальцы торговцев, как на священные письмена 
заповеди. Такси заинтересовало трех покупателей. Первую цену назвал Гвидо – 
триста марок. Это было позорно мало. Коренастый человек подошел ближе. Он 
беззвучно шевелил губами. Казалось, что и он хочет что-то предложить. Но его 
рука опустилась. Он отошел назад.

Затем была названа цена в четыреста марок. Гвидо повысил ее до четырехсот 
пятидесяти. Наступила пауза. Аукционист обратился к собравшимся:

– Кто больше?.. Четыреста пятьдесят – раз, четыреста пятьдесят – два…

Хозяин такси стоял с широко открытыми глазами и опущенной головой, как будто 
ожидая удара в затылок.

– Тысяча, – сказал Кестер. Я посмотрел на него. – Она стоит трех, – шепнул он 
мне. – Не могу смотреть как его здесь режут.

Гвидо делал нам отчаянные знаки. Ему хотелось обтяпать дельце, и он позабыл про 
„Сопляка“.

– Тысяча сто, – проблеял он и, глядя на нас, усиленно заморгал обоими глазами. 
Будь у него глаз на заду, он моргал бы и им.

– Тысяча пятьсот, – сказал Кестер.

Аукционист вошел в раж. Он пританцовывал с молотком в руке, как капельмейстер. 
Это уже были суммы, а не какие-нибудь две, две с половиной марки, за которые 
шли прочие предметы.

– Тысяча пятьсот десять! – воскликнул Гвидо, покрываясь потом.

– Тысяча восемьсот, – сказал Кестер. Гвидо взглянул на него, постучал пальцем 
по лбу и сдался. Аукционист подпрыгнул. Вдруг я подумал о Пат.

– Тысяча восемьсот пятьдесят, – сказал я, сам того не желая. Кестер удивленно 
повернул голову.

– Полсотни я добавлю сам, – поспешно сказал я, – так надо… из осторожности.

Он кивнул. Аукционист ударил молотком – машина стала нашей. Кестер тут же 
уплатил деньги.

Но желая признать себя побежденным, Гвидо подошел к нам как ни в чем не бывало.