Я пошел обратно к машине.

– Рискнем, – заявил я. – К счастью, туг сегодня не так уж страшно.

Все же из предосторожности я поставил кадилляк за углом, в самом темном месте.

Мы не посидели и десяти минут, как у стойки появилась соломенная шевелюра Ленца.
 «Проклятье, – подумал я, – дождался! Лучше бы это произошло через несколько 
недель».

Казалось, что Готтфрид намерен тут же уйти. Я уже считал себя спасенным, но 
вдруг заметил, что Валентин показывает ему на меня. Поделом мне – в наказанье 
за вранье. Лицо Готтфрида, когда он увидел нас, могло бы послужить великолепным 
образцом мимики для наблюдательного киноактера. Глаза его выпучились, как 
желтки яичницы-глазуньи, и я боялся, что у него отвалится нижняя челюсть. Жаль, 
что в баре не было режиссера. Бьюсь об заклад, он немедленно предложил бы Ленцу 
ангажемент. Его можно было бы, например, использовать в фильме, где перед 
матросом, потерпевшим кораблекрушение, внезапно из пучины всплывает морской 
змей.

Готтфрид быстро овладел собой. Я бросил на него взгляд, умоляя исчезнуть. Он 
ответил мне подленькой усмешкой, оправил пиджак и подошел к нам.

Я знал, что мне предстоит, и, не теряя времени, перешел в наступление. – Ты уже 
проводил фройляйи Бомблат домой? – спросил я, чтобы сразу нейтрализовать его.

– Да, – ответил он, не моргнув глазом и не выдав ничем, что до этой секунды 
ничего не знал о существовании фройляйн Бомблат. – Она шлет тебе привет и 
просит, чтобы ты позвонил ей завтра утром пораньше.

Это был неплохой контрудар. Я кивнул:

– Ладно, позвоню. Надеюсь, она все-таки купит машину.

Ленц опять открыл было рот, но я ударил его по ноге и посмотрел так 
выразительно, что он, усмехнувшись, осекся.

Мы выпили несколько рюмок. Боясь захмелеть и сболтнуть что-нибудь лишнее, я пил 
только коктейли Сайдкар с большими кусками лимона.

Готтфрид был в отличном настроении.

– Только что заходил к тебе, – сказал он. – Думал, пройдемся вместе. Потом 
зашел в луна-парк. Там устроили великолепную новую карусель и американские 
горки. Давайте поедем туда! – Он посмотрел на Патрицию.

– Едем немедленно! – воскликнула она. – Люблю карусели больше всего на свете!

– Поедем, – сказал я. Мне хотелось уйти из бара. На свежем воздухе все должно 
было стать проще.

* * *


Шарманщики – передовые форпосты луна-парка. Меланхолические нежные звуки. На 
потертых бархатных накидках шарманок можно увидеть попугая или маленькую 
озябшую обезьянку в красной суконной курточке. Резкие выкрики торговцев. Они 
продают состав для склеивания фарфора, алмазы для резания стекла, турецкий мед, 
воздушные шары и материи для костюмов. Холодный синий свет и острый запах 
карбидных ламп. Гадалки, астрологи, ларьки с пряниками, качели-лодочки, 
павильоны с аттракционами. И, наконец, оглушительная музыка, пестрота и блеск 
– освещенные, как дворец, вертящиеся башни карусели.

– Вперед, ребята! – С растрепавшимися на ветру волосами Ленц ринулся к 
американским горкам, – здесь был самый большой оркестр. Из позолоченных ниш, по 
шесть из каждой, выходили фанфаристы. Размахивая фанфарами, прижатыми к губам, 
они оглушали воздух пронзительными звуками, поворачивались во все стороны и 
исчезали. Это было грандиозно.

Мы уселись в большую гондолу с головою лебедя и понеслись вверх и вниз. Мир 
искрился и скользил, он наклонялся и проваливался в черный туннель, сквозь 
который мы мчались под барабанный бой, чтобы тут же вынырнуть наверх, где нас 
встречали звуки фанфар и блеск огней.

– Дальше! – Готтфрид устремился к «летающей карусели» с дирижаблями и 
самолетами. Мы забрались в цеппелин и сделали три круга.

Чуть задыхаясь, мы снова очутились на земле.