Он отправился на кухню.

– Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, – сказал я. – Вы 
мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает 
только для завсегдатаев. Альфонс вернулся:

– Добавил вам еще свежей колбасы.

– Неплохая идея, – сказал я.

Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для 
Альфонса.

– Что ж, давайте чокнемся, – сказал он. – Пусть наши дети заимеют богатых 
родителей.

Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку одним духом.

– Крепко, крепко, – сказал Альфонс и зашаркал к твоей стойке.

– Нравится вам водка? – спросил я.

Она поежилась:

– Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом.

Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с 
аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и 
непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с 
Альфонсом и выпила вторую рюмку.

Он незаметно подмигнул мне, – дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток.
 Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, он умел верно 
определить его сущность.

– Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, – сказал я.

– Вот это было бы интересно, – ответила она. – Похоже, что у него нет слабостей.


– Есть! – Я указал на столик возле стойки. – Вот…

– Что? Патефон?

– Нет, не патефон. Его слабость – хоровое пение! Никаких танцев, никакой 
классической музыки – только хоры: мужские, смешанные. Видите, сколько 
пластинок? Все сплошные хоры. Смотрите, вот он опять идет к нам.

– Вкусно? – спросил Альфонс.

– Как дома у мамы, – ответил я.

– И даме понравилось?

– В жизни не ела таких отбивных, – смело заявила дама.

Альфонс удовлетворенно кивнул:

– Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патефону. 
Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. 
Мощные голоса исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание.

С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не 
выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки, упираясь в нее 
своими волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился 
мечтательным – насколько может быть мечтательной горилла. Хоровое пение 
производило на него неописуемое впечатление. Слушая, он становился кротким, как 
новорожденная лань. Если в разгар какой-нибудь потасовки вдруг раздавались 
звуки мужского хора, Альфонс, как по мановению волшебной палочки, переставал 
драться, вслушивался и сразу же готов был идти на мировую. Прежде, когда он был 
более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые пластинки. Если 
дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке, 
супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав пение, Альфонс 
успокаивался, и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уж не было такой 
надобности, – Альфонс постарел, и страсти его поостыли, а жена его умерла. Ее 
портрет, подаренный Фердинандом Грау, который имел здесь за это даровой стол, 
висел над стойкой.

Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам.