Никогда не старайся узнать слишком много, Робби! Чем меньше знаешь, тем проще 
жить. Знание делает человека свободным, но несчастным. Выпьем лучше за 
наивность, за глупость и за все, что с нею связано, – за любовь, за веру в 
будущее, за мечты о счастье; выпьем за дивную глупость, за утраченный рай!

Он сидел, отяжелевший и громоздкий, словно внезапно погрузившись в себя, в свое 
опьянение, этакий одинокий холм неисповедимой тоски. Его жизнь была разбита, и 
он знал, что ее уже не наладить… Он жил в своей большой студии, и его экономка 
стала его сожительницей.

Это была суровая грубоватая женщина, а Грау, напротив, несмотря на свое могучее 
тело, был очень чувствителен и несдержан. Он никак не мог порвать с ней, да 
теперь это, вероятно, было уже безразлично для него. Ему исполнилось сорок два 
года.

Хоть я и знал, что все это от опьянения, но мне становилось как-то не по себе, 
когда я видел его таким. Он встречался с нами не часто и пил в одиночестве в 
своей мастерской. А это быстро ведет к гибели.

Мгновенная улыбка промелькнула на его лице. Он сунул мне в руку бокал:

– Пей, Робби. И спасайся. Помни о том, что я тебе говорил.

– Хорошо, Фердинанд.

Ленц завел патефон. У него была коллекция негритянских песен. Он проиграл нам 
некоторые из них: о Миссисипи, о собирателях хлопка, о знойных ночах и голубых 
тропических реках.




VI


Патриция Хольман жила в большом желтом доме, отделенном от улицы узкой полосой 
газона. Подъезд был освещен фонарем. Я остановил кадилляк. В колеблющемся свете 
фонаря машина поблескивала черным лаком и походила на могучего черного слона.

Я принарядился: кроме галстука, купил новую шляпу и перчатки, на мне было 
длинное пальто Ленца – великолепное серое пальто из тонкой шотландской шерсти. 
Экипированный таким образом, я хотел во что бы то ни стало рассеять впечатление 
от первой встречи, когда был пьян.

Я дал сигнал. Сразу же, подобно ракете, на всех пяти этажах лестницы вспыхнул 
свет. Загудел лифт. Он снижался, как светлая бадья, спускающаяся с неба. 
Патриция Хольман открыла дверь и быстро сбежала по ступенькам. На ней был 
короткий коричневый меховой жакет и узкая коричневая юбка.

– Алло! – она протянула мне руку. – Я так рада, что вышла. Весь день сидела 
дома.

Ее рукопожатие, более крепкое, чем можно было ожидать, понравилось мне. Я 
терпеть не мог людей с руками вялыми, точно дохлая рыба.

– Почему вы не сказали этого раньше? – спросил я. – Я заехал бы за вами еще 
днем.

– Разве у вас столько свободного времени? – Не так уж много, но я бы как-нибудь 
освободился. Она глубоко вздохнула:

– Какой чудесный воздух! Пахнет весной.

– Если хотите, мы можем подышать свежим воздухом вволю, – сказал я. – Поедем за 
город, в лес, – у меня машина. – При этом я небрежно показал на кадилляк, 
словно это был какой-нибудь старый фордик.

– Кадилляк? – Она изумленно посмотрела на меня. – Ваш собственный?

– На сегодняшний вечер. А вообще он принадлежит нашей мастерской. Мы его 
хорошенько подновили и надеемся заработать на нем, как еще никогда в жизни.

Я распахнул дверцу:

– Не поехать ли нам сначала в «Лозу» и поужинать? Как вы думаете?

– Поедем ужинать, но почему именно в «Лозу»? Я озадаченно посмотрел на нее. Это 
был единственный элегантный ресторан, который я знал.

– Откровенно говоря, – сказал я, – не знаю ничего лучшего. И потом мне кажется,