Я кивнул.

– Кроме того, – продолжал Готтфрид, – ты теперь вступаешь в период, когда 
проявляется разница между буржуа и кавалером. Чем дольше буржуа живет с 
женщиной, тем он менее внимателен к ней. Кавалер, напротив, все более 
внимателен. – Он сделал широкий жест рукой. – А с таким садом ты можешь быть 
совершенно потрясающим кавалером.

Я рассмеялся.

– Все это хорошо, Готтфрид, – сказал я. – Ну, а если я попадусь? Отсюда очень 
плохо удирать, а набожные люди скажут, что я оскверняю священное месте.

– Мой дорогой мальчик, – ответил Ленц. – Ты здесь видишь кого-нибудь? После 
войны люди стали ходить на политические собрания, а не в церковь. Это было 
верно.

– А как быть с пасторами? – спросил я.

– Им до цветов дела нет, иначе сад был бы возделан лучше. А гоподь бог будет 
только рад, что ты доставляешь кому-то удовольствие. Ведь он свой парень.

– Ты прав! – Я смотрел на огромные, старые кусты. – На ближайшие недели я 
обеспечен!

– Дольше. Тебе повезло. Это очень устойчивый, долгоцветущий сорт роз. Дотянешь 
минимум до сентября. А тогда пойдут астры и хризантемы. Пойдем, покажу, где.

Мы пошли по саду. Розы пахли одуряюще. Как гудящее облако, с цветка на цветок 
перелетали рои пчел.

– Посмотри на пчел, – сказал я и остановился. – Откуда они взялись в центре 
города? Ведь поблизости нет ульев. Может быть, пасторы разводят их на крышах 
своих домов?

– Нет, братец мой, – ответил Ленц. – Голову даю наотрез, что они прилетают с 
какого-нибудь крестьянского двора. Просто они хорошо знают свой путь… – он 
прищурил глаза, – а мы вот не знаем…

Я повел плечами:

– А может быть, знаем? Хоть маленький отрезок пути, но знаем. Насколько 
возможно. А ты разве нет?

– Нет. Да и знать не хочу. Когда есть цель, жизнь становится мещанской, 
ограниченной.

Я посмотрел на башню собора. Шелковисто-зеленым силуэтом высилась она на фоне 
голубого неба, бесконечно старая и спокойная. Вокруг нее вились ласточки.

– Как здесь тихо, – сказал я.

Ленц кивнул:

– Да, старик, тут, собственно, и начинаешь понимать, что тебе не хватало только 
одного, чтобы стать хорошим человеком, – времени. Верно я говорю?

– Времени и покоя, – ответил я. – Покоя тоже не хватало.

Он рассмеялся:

– Слишком поздно! Теперь дело дошло уже до того, что покой стал бы невыносим. А 
поэтому пошли! Опять окунемся в грохот.

* * *


Я отвез Готтфрида и возвращался на стоянку. По пути я проехал мимо кладбища. Я 
знал, что Пат лежит в своем шезлонге на балконе, и дал несколько гудков. Но она 
не показалась, и я поехал дальше. Зато вскоре я увидел фрау Хассе. В 
развевающейся пелерине из шелковой тафты она проплыла вдоль улицы и скрылась за 
углом. Я поехал за ней, чтобы спросить, не могу ли я подвезти ее куда-нибудь. 
Но у перекрестка заметил, как она села в стоявший за поворотом лимузин, 
довольно потрепанный мерседес выпуска двадцать третьего года. Машина тут же 
тронулась. За рулем сидел мужчина с носом, похожим на утиный клюв. На нем был 
пестрый клетчатый костюм. Довольно долго я смотрел вслед удаляющемуся лимузину. 
Так вот что получается, когда женщина непрерывно сидит дома в одиночестве. 
Размышляя об этом, я приехал на стоянку и пристроился в хвост других такси.