Он ставит стул в сени, и мы дружно шествуем в ресторан Блюме с садом, чтобы 
насладиться дортмундским пивом.




Х



В мягких сумерках стеклянный человек стоит неподвижно перед клумбой с розами. 
Григорий Седьмой прогуливается по каштановой аллее.

Пожилая сестра водит согбенного длинноволосого старца, который то и дело 
пытается ущипнуть ее крепкий зад и каждый раз при этом весело хихикает. Рядом 
со мной на скамейке сидят двое мужчин и каждый старается объяснить другому, 
почему тот сошел с ума, причем оба друг друга не слушают. Три женщины в 
полосатых платьях поливают цветы; молча скользят они сквозь вечерний полумрак, 
держа в руках цинковые лейки.

Я сижу на скамье возле клумбы с розами. Жизнь здесь течет мирно и естественно. 
Никого не тревожит то обстоятельство, что доллар поднялся за один день на 
двадцать тысяч марок. Никто из-за этого не вешается, как та старая супружеская 
чета вчера в городе — их нашли сегодня утром в платяном шкафу, каждый повесился 
на обрывке простыни. Кроме них, в этом шкафу уже ничего не оказалось, все было 
заложено и распродано, даже кровать и этот шкаф. Когда покупатель вознамерился 
вывезти вещи, он обнаружил мертвецов. Они висели, обняв друг друга и как бы 
показывая один другому распухшие, посиневшие языки. Супруги оказались странно 
легкими, и их без труда вынули из петли. Оба были тщательно вымыты, волосы 
приглажены, платье аккуратно залатано и вычищено. Покупателя — полнокровного 
торговца мебелью — вырвало, когда он их увидел, и он заявил, что не желает 
теперь брать шкаф. Только вечером изменил он свое решение и все-таки прислал за 
ним. К тому времени мертвецы уже лежали на кровати, но пришлось снять их и 
оттуда, так как ее тоже должны были забрать. Соседи одолжили несколько столов, 
и супругов уложили на них, завернув головы в шелковую бумагу. Эта бумага была 
единственной их собственностью, найденной в пустой квартире. Они оставили 
письмо, в котором сообщали, что хотели отравиться газом, но компания выключила 
у них газ, так как они слишком давно не платили. Поэтому они просили торговца 
мебелью извинить их за причиненное беспокойство.




x x x


Ко мне подходит Изабелла. На ней короткие синие брюки до колен, желтая блузка, 
на шее янтарное ожерелье.

— Где ты был? — спрашивает она, задыхаясь от быстрой ходьбы.

Мы не виделись несколько дней. Каждый раз по окончании службы я выскальзывал из 
церкви и уходил домой. Нелегко было отказываться от замечательного ужина и вина 
в обществе Бодендика и Вернике, но я предпочитал спокойно побыть с Гердой, хотя 
и приходилось ограничиваться бутербродами и картофельным салатом.

— Где ты был? — повторяет Изабелла.

— В городе, — уклончиво отвечаю я, — там, где деньги — главное.

Она садится на спинку скамьи. Ноги у нее очень смуглые, как будто она много 
загорала на солнце. Оба мужчины рядом со мной сердито смотрят на нее, потом 
встают и уходят. Изабелла соскальзывает на сиденье.

— Зачем дети умирают, Рудольф? — спрашивает она.

— Этого я не знаю.

Я не смотрю на нее. Я вовсе не хочу снова попасть к ней в плен; достаточно того,
 что она сидит здесь рядом, вытянув стройные ноги в теннисных брюках, словно 
почуяла, что отныне я решил жить по рецепту Георга.

— Почему они родятся, если сейчас же умирают?

— Это уж ты спроси у викария Бодендика. Он уверяет, что Господь Бог ведет счет 
каждому волоску, падающему с головы любого человека, и что у всего есть свой 
смысл и своя мораль.

Изабелла смеется.