— Да ведь это почти то же самое, что сейчас, что на той неделе. Если бы вам 
везде так быстро платили…

— И платят, без денег мы не отпускаем товар.

— Ну, на этот раз дали же! Ваше здоровье!

От водки мы не отказываемся. Деббелинг подмигивает письмоводителю, который с 
восхищением смотрит на него.

— Хорошая водка.

— Еще стаканчик? — спрашивает письмоводитель.

— Почему не выпить.

Письмоводитель наливает нам. Мы пьем.

— Значит, так, — заявляет Деббелинг. — На той неделе.

— Значит, сегодня! — говорит Георг. — Где деньги?

Деббелинг обижен. Мы пили их водку и курили их сигары, однако по-прежнему 
продолжаем требовать денег. Так не поступают.

— На той неделе, — повторяет он. — Еще стаканчик на прощанье?

— Почему не выпить…

Деббелинг и письмоводитель оживляются. Они считают, что дело в шляпе. Я 
выглядываю в окно. Там, словно картина в раме, передо мной пейзаж, озаренный 
вечерним светом, — ворота, дуб, а за ними — беспредельно мирные поля, то 
нежно-зеленые, то золотистые. И зачем мы все здесь грыземся друг с другом? 
Разве это не сама жизнь — золотая, зеленая и тихая в равномерном дыхании времен 
года? А во что мы превратили ее?

— Очень сожалею, — слышу я голос Георга, — но мы вынуждены на этом настаивать. 
Вы же знаете, что на той неделе деньги будут гораздо дешевле. Мы и так уж 
потеряли на вашем заказе. Все это тянулось на три недели дольше, чем мы 
предполагали.

Староста хитро поглядывает на него.

— Ну, тогда еще одна неделя не составит большой разницы.

Вдруг письмоводитель заблеял:

— А что вы сделаете, если не получите денег? Вы же не можете унести с собой 
памятник?

— А почему бы и нет? — возражаю я. — Нас четверо, и среди нас скульптор. Мы 
легко можем унести орлов, если это окажется необходимым, даже льва. Наши 
рабочие будут здесь через два часа.

Письмоводитель улыбается.

— И вы воображаете, что такая штука вам удастся — размонтировать памятник, 
который уже освящен? В Вюстрингене несколько тысяч жителей.

— И майор Волькенштейн, и Союз ветеранов, — добавляет староста. — Все они 
горячие патриоты.

— И если бы вы даже попытались, вам все равно едва ли удалось бы потом продать 
здесь хоть один памятник.

Письмоводитель ухмыляется уже с неприкрытой язвительностью.

— Еще стаканчик? — предлагает Деббелинг и тоже ухмыляется. Мы попали в ловушку. 
Сделать ничего нельзя.

В эту минуту мы видим, что какой-то человек бежит через двор.

— Господин староста! — кричит он в окно. — Идите скорей! Беда!

— Что случилось?

— Да с Бесте! Они этого столяра… Они хотели сорвать флаг, тут оно и случилось!

— Разве Бесте стрелял? Проклятый социалист!