— Это ваша мать? — наконец спрашивает он.

Я с удивлением смотрю на него.

— При чем тут моя мать?

— Но ведь вы говорили о своей матери, верно?

У меня перехватывает горло.

— Ну, а если бы даже и так?

Он некоторое время молчит.

— Иногда достаточно одного мгновения, чтобы примириться с Богом, — бережно и 
проникновенно отвечает он затем. — Одного мгновения перед смертью. 
Одной-единственной мысли. Эта мысль может быть даже не выражена словами.

— Несколько дней назад я сказал то же самое женщине, которая впала в отчаяние. 
Ну а если этой одной-единственной мысли все-таки не возникло?

Бодендик смотрит на меня.

— У церкви есть свои догматы, чтобы предупреждать и воспитывать. У Бога их нет. 
Бог — это любовь. Кто из нас может знать, каков будет Приговор Господень?

— Разве он судит?

— Мы это так называем. Но это любовь.

— Любовь, — с горечью возражаю я, — любовь, которая полна садизма. Любовь, 
которая терзает, обрушивает на человека всевозможные несчастья и пытается 
исправить жесточайшие несправедливости жизни обещанием химерического блаженства 
после смерти!

Бодендик улыбается.

— А вы не допускаете, что и до вас люди задавали себе те же вопросы?

— Да, бесчисленное множество людей — и поумнее меня.

— Я тоже так думаю, — добродушно соглашается Бодендик.

— Но это ничего не меняет, и я все-таки задаю их.

— Конечно, не меняет. — Бодендик наливает себе полный стакан. — Только ставьте 
их со всей серьезностью. Ведь сомнение — оборотная сторона веры.

Я смотрю на него. Вот он сидит передо мной, несокрушимая твердыня церкви, и 
ничто не может поколебать ее. А за его крупной головой притаилась ночь, 
тревожная ночь Изабеллы, эта ночь взволнована и стучит ветром в окна, она полна 
вопросов, которым нет ответа. Но у Бодендика на все есть ответы.




x x x


Дверь распахнулась. На подносе нам подают ужин в круглых судках, поставленных 
друг на друга. Один пригнан к другому. Так обычно подают пищу в больницах. 
Сестра-подавальщица расстилает скатерть, кладет ножи, ложки и вилки, затем 
удаляется.

Бодендик снимает крышку с верхнего судка.

— Ну-с, что у нас сегодня на ужин? — с нежностью вопрошает он. — Бульон! Бульон 
с фрикадельками из мозгов! Первоклассный суп! А потом красная капуста и 
кисло-сладкое мясо. Прямо откровение!

Он наливает полные тарелки и принимается за еду. А я уж сержусь на себя, зачем 
спорил с ним, и чувствую его явное превосходство, хотя оно и не имеет никакого 
отношения к данному вопросу. Превосходство объясняется тем, что он ничего не 
ищет. Он знает. Но какая цена этому знанию? Доказать он ничего не может. И 
все-таки он играет со мною, как ему вздумается.

Входит врач. Это не директор — это лечащий врач.

— Вы ужинаете с нами? — осведомляется Бодендик. — Тогда подсаживайтесь, а то мы