подписать договор. А я тем временем принесу из кухни горячего кофе.

Выхожу и даю Георгу время обработать Ризенфельда. В таких случаях лучше 
обходиться без свидетелей. Я сажусь на ступеньки лестницы. Из мастерской 
столяра Вильке доносится храп. Это, вероятно, все еще храпит Генрих Кроль, так 
как Вильке живет не там. Делец-националист здорово перепугается, когда очнется 
в гробу! Я подумываю о том, не разбудить ли его, но я слишком устал, да и 
начинает светать — пусть такой страх для столь храброго вояки послужит как бы 
железистой ванной, которая его укрепит и напомнит ему, каков бывает финал 
этакой бодрой и веселой войны. Я слежу за часами, жду сигнала от Георга и 
смотрю в сад. Беззвучно поднимается утро с цветущих деревьев, словно с бледного 
ложа. В освещенном окне напротив стоит фельдфебель Кнопф в ночной сорочке и 
делает последний глоток из бутылки. Кошка трется о мои ноги. Слава тебе Господи,
 думаю я, воскресенье прошло.




V



Женщина в трауре робко входит в ворота и нерешительно останавливается среди 
двора. Я выхожу. Вероятно, она намерена заказать надгробие, решаю я и 
спрашиваю:

— Хотите посмотреть нашу выставку?

Она кивает, но тут же спохватывается:

— Нет, нет, пока еще не нужно.

— Можете спокойно выбрать. Покупать сейчас же не обязательно. Если хотите, я 
могу даже оставить вас одну.

— Нет, нет! Дело в том… Я только хотела…

Я жду. Торопить клиента в нашей профессии не имеет смысла.

После паузы женщина поясняет:

— Это для моего мужа…

Я киваю и жду дальнейшего. При этом повертываюсь к шеренге маленьких 
бельгийских надгробий.

— Вот красивые памятники, — заявляю я, чтобы не молчать.

— Да, конечно, но только…

Она опять смолкает на полуслове и смотрит на меня почти с мольбой…

— Я не знаю, разрешается ли… — наконец произносит она сдавленным голосом.

— Что? Поставить надгробие? А кто же вам может запретить?

— Дело в том, что могила не на кладбище…

Я смотрю на нее с удивлением.

— Священник не разрешает хоронить моего мужа на кладбище, — поясняет она 
торопливо, вполголоса и не глядя на меня.

— Почему же он не разрешает? — продолжаю я удивляться.

— Оттого что муж… он наложил на себя руки… — Она с трудом выговаривает слова. — 
Он покончил с собой. Не мог больше вынести.

Она стоит и смотрит на меня неподвижным взглядом. Она все еще испугана тем, что 
сказала.

— И вы говорите, его из-за этого не хотят хоронить на кладбище? — спрашиваю я.

— Да, на католическом. В освященной земле.

— Но это же нелепость! — возмущаюсь я. — Его следует хоронить в земле, которая 
вдвойне освящена! Никто без крайней нужды не лишит себя жизни. А вы вполне 
уверены, что они не разрешат?

— Да. Так сказал священник.