— Так вот где мне пришлось поймать тебя! Вероятно, ты этого не ожидал?

— Ты меня поймала? — отвечаю я опешив. — Да ведь это я тебя поймал!

— И с какими типами! — продолжает она, словно не слыша меня. — С какими-то 
кафешантанными певичками! Не прикасайся ко мне. Кто знает, что ты уже успел 
подцепить!

Но я и не пытался к ней прикоснуться.

— Здесь я по делу. А ты, как ты сюда попала?

— По делу? — Она резко хохочет. — По делу! Кто же скончался?

— Основа государства, мелкий вкладчик, — отвечаю я, и мне кажется, что это 
очень остроумно. — Таких хоронят здесь каждый день. Но на его надгробии — не 
крест, а мавзолей, чье имя — биржа.

— И такому типу, такому гуляке я доверяла, — продолжает Эрна, как будто я опять 
ничего не ответил. — Между нами все кончено, господин Бодмер!

Георг и Ризенфельд ведут в гардеробе бой за свои шляпы. Я вижу, что Эрна все 
хочет свалить на меня, хотя я ни в чем не виноват.

— Послушай, — возмущаюсь я, — а кто мне сегодня еще заявил под вечер, что не 
может выходить из-за адской головной боли? И кто отплясывал тут с толстым 
спекулянтом?

У Эрны белеет нос.

— Ах ты, низкий рифмоплет, — язвительно шипит она, словно брызгая купоросом. — 
Списываешь стихи про покойников, и уже вообразил себя невесть кем? Научись 
сначала прилично зарабатывать, чтобы вывести даму в свет. Только и знаешь, что 
свои пикники на лоне природы! Под шелковые майские знамена! Удивительно, как 
это я не рыдаю от сострадания!

Шелковые знамена — это цитата из моего стихотворения, которое я сегодня послал 
ей. В душе я прямо-таки пошатнулся, но на лице моем — усмешка.

— Не будем отклоняться, — заявляю я. — Кто пойдет отсюда домой с двумя 
почтенным дельцами? А кто — с кавалером?

Эрна изумленно смотрит на меня.

— Что же, я должна, по-твоему, одна тащиться ночью по улице, как ресторанная 
шлюха? За кого ты меня принимаешь? Думаешь, мне очень приятно, чтобы со мной 
заговаривал каждый хам? Ты что — спятил?

— Незачем было вообще являться сюда.

— Ах, так? Скажите пожалуйста! Ты уж намерен командовать? Мне, видите ли, выход 
запрещен, а тебе можно шляться где угодно. Что еще прикажешь? Может, сесть тебе 
чулки вязать? — Она язвительно хохочет. — Он, видите ли, лакает шампанское, а 
для меня хороша была и зельтерская да пиво или молодое вино — какая-нибудь 
паршивая кислятина?

— Не я заказал шампанское, а Ризенфельд!

— Конечно! Всегда святая невинность, эх ты, учитель! Знать тебя больше не хочу! 
Не обременяй меня своим обществом!

От ярости я не в силах слова вымолвить. Подходит Георг и отдает мне мою шляпу. 
Появляется и спекулянт Эрны. Парочка удаляется.

— Слышал? — обращаюсь я к Георгу.

— Отчасти. Зачем ты споришь с женщиной?

— Да я не собирался спорить.

Георг смеется. Как бы он ни был пьян, даже если бы пил вино ведрами, голова его 
всегда остается ясной.

— Не поддавайся им. Иначе пропадешь. И почему тебе непременно хочется, чтобы ты 
оказался прав?

— Да, — отвечаю я, — почему? Вероятно, потому, что я родился на немецкой земле. 
Разве у тебя никогда не бывает неприятных объяснений с женщиной?

— Конечно, бывает. Но это не мешает мне давать другим полезные советы.