— Нам хотелось бы, чтобы такая служба совершалась у нас хотя бы по воскресеньям,
 — заявляет старшая. — То есть по-праздничному, пусть будет органная музыка и 
Те Deum[6 - Тебя, Бога, хвалим (лат.)]. Без музыки у нас и так каждый вечер 
читают молитвы. Но мы можем вам заплатить очень мало, — заявляет старшая. — Не 
больше, чем за обедню. А теперь это, вероятно, уже немного, верно?

— Да, — отвечаю я, — уже немного. Ведь в стране инфляция.

— Знаю. — Она стоит в нерешительности. — К сожалению, церковные инстанции к ней 
не приспособились. Они все измеряют веками. Нам приходится с этим мириться. В 
конце концов, это ведь делается для Бога, а не для денег. Разве не так?

— Можно делать ради того и другого, — отвечаю я. — Получится особенно удачное 
сочетание.

Она вздыхает:

— Мы связаны постановлением церковной администрации. А они выносятся раз в год, 
не чаще.

— И даже в отношении окладов господ священников, каноников и господина 
епископа? — осведомляюсь я.

— Этого я не знаю, — отвечает она и слегка краснеет. — Но думаю, что да.

Тем временем я принял решение.

— Сегодня вечером я занят, — заявляю я. — У нас важное деловое совещание.

— Да ведь теперь еще только апрель. Но в следующее воскресенье — или вы по 
воскресным дням не можете? Тогда — на неделе. Как было бы хорошо время от 
времени послушать полную майскую службу. Матерь Божья вам, конечно, воздаст за 
это.

— Определенно. Тут только возникает сложность с ужином. Восемь часов — время 
ужина. После службы — уже поздно, а до — всегда спешишь.

— О, что касается этого… вы, конечно, можете ужинать здесь, если хотите. Его 
преподобие всегда кушает здесь. Может быть, это выход?

Это тот выход, к которому я и стремился. Кормят у них почти как у Эдуарда, а 
если я буду ужинать вместе со священником, то наверняка подадут и бутылку вина. 
И так как по воскресеньям абонементы у Эдуарда недействительны, это даже 
блестящий выход.

— Хорошо, — заявляю я, — попытаюсь. О деньгах больше говорить не будем.

Старшая облегченно вздыхает:

— Господь Бог воздаст вам сторицей.




x x x


Я иду обратно. Дорожки в саду опустели. Жду еще некоторое время, не появится ли 
парус из шелка. Затем колокола в городе начинают вызванивать обед, и я знаю, 
что после обеда Изабелла ляжет спать, потом будет обход врача — словом, до 
четырех часов тут делать нечего. Я выхожу через главные ворота и спускаюсь с 
холма. Внизу лежит город со своими зелеными крышами и дымящими трубами. По обе 
стороны каштановой аллеи тянутся поля, на которых в будни работают тихие 
больные.

Лечебница эта и бесплатная и платная. Пациенты, которые платят, конечно, не 
обязаны работать. За полями начинается лес, в нем есть ручьи, пруды, поляны. 
Мальчишкой я ловил там рыбу, саламандр и бабочек. С тех пор прошло только 
десять лет; но все это как будто происходило в другой жизни, в давние времена, 
когда людское существование текло спокойно и развивалось органически, когда все 
совершалось в естественной последовательности, с самого младенчества. Война это 
перевернула: начиная с 1914 года мы живем обрывками одной жизни, обрывками 
второй и третьей жизни; они друг с другом не связаны, да мы и не можем их 
связать. Поэтому мне не так уж трудно понять Изабеллу с ее многообразными 
жизнями. И ей, пожалуй, это даже легче дается, чем нам: когда она живет в одной 
жизни, она забывает обо всех остальных. У нас же все идет вперемешку: детство, 
оборванное войной, годы голода и обмана, годы в окопах, жажда жизни — от всего 
этого что-то осталось и тревожит душу.