— Предметы. Все, что позади тебя. Оно только и ждет, чтобы ты отвернулся и 
можно было бы исчезнуть!

В течение нескольких секунд я обдумываю ее слова. Вероятно, это такое ощущение, 
словно у тебя за спиной постоянно раскрытая бездна.

— А меня разве тоже нет, когда ты отвертываешься?

— И тебя тоже. Ничего нет.

— Ах так, — отвечаю я с некоторой обидой. — Но ведь для себя-то я все время 
тут? Как бы я быстро ни обернулся.

— Ты повертываешься не в ту сторону.

— Разве и при этом есть разные стороны?

— Для тебя есть, Рольф.

Я опять вздрагиваю от ненавистного имени.

— А ты сама? Как обстоит дело с тобой?

Она смотрит на меня и рассеянно улыбается, словно мы совсем незнакомы.

— Я? Меня же вообще здесь нет!

— Вот как! Но для меня ты все-таки здесь!

Выражение ее лица меняется. Она снова узнает меня.

— Правда? Почему ты не повторяешь мне этого как можно чаще?

— Я же твержу тебе это постоянно.

— Недостаточно. — Она прислоняется ко мне. Я чувствую ее дыхание и сквозь 
тонкий шелк платья — ее грудь.

— Всегда недостаточно, — говорит она, вздохнув. — Почему этого никто не 
понимает? Эх вы, статуи!

Статуи, мысленно повторяю я. Что же мне еще остается? Я смотрю на нее, она 
прекрасна, она меня волнует, она влечет к себе, каждый раз, когда мы вместе, 
словно тысячи голосов начинают говорить по проводам моих артерий, а потом все 
вдруг обрывается, как будто все их неправильно соединили, я чувствую 
растерянность, и в душе остается только смятение. Душевнобольную женщину нельзя 
желать. А если кто-нибудь и способен, то я лично не могу. Это все равно, что 
желать куклу-автомат или женщину, находящуюся под гипнозом. И все-таки ее 
близость волнует меня.

Зеленые тени, лежащие на аллее, расступаются — и перед нами залитые солнечным 
светом клумбы с цветущими тюльпанами и нарциссами.

— Надень шляпу, Изабелла, — говорю я. — Врач настаивает, чтобы ты прикрывала 
голову.

Она бросает шляпу в цветы.

— Врач! Мало чего он хочет! Он и жениться на мне хочет, но сердце у него 
отощавшее. Он просто потный филин.

Не думаю, чтобы филин мог потеть. Но образ все-таки убедительный. Изабелла 
ступает, словно танцовщица, среди тюльпанов и садится посреди клумбы.

— А вот их ты слышишь?

— Конечно, — заявляю я с облегчением. — Каждый их услышит. Это колокола. Они 
звучат в фа-диез мажоре.

— Что такое фа-диез мажор?

— Такая тональность. Самая пленительная из всех тональностей.

Она раскидывает широкую юбку среди цветов.

— А во мне они теперь звонят?

Я киваю и смотрю на ее узкий затылок. Ты вся полна звоном, думаю я. Она срывает 
тюльпан и задумчиво разглядывает раскрывшийся цветок и мясистый стебель, на