улеса, бычьей шеей, с черными вьющимися волосами и смуглым лицом.
   Хотя, согласно правилам, его глаза были все время смиренно опущены,  но
по раздраженному и сильному подергиванию бровей можно было догадаться, как
мало соответствовали  видимое  смирение  и  покорность  чувствам  обиды  и
досады, крывшимся в глубине его души. Особенно это было заметно,  когда  к
нему приближались почтенные отцы, которых было весьма много и  которые  по
трое или в одиночку гуляли в соседних аллеях, примыкавших  к  тому  месту,
где он был _выставлен_.
   Когда  наши  три  патера  поравнялись  с  кающимся  Геркулесом,  они  с
восхитительным  единодушием  одновременно  подняли  глаза  к   небу,   как
полагалось по правилам, словно моля о прощении за чудовищный  проступок  и
за огорчение, причиненное небу одним из их среды; затем они, разом  же,  в
соответствии  с  правилом,   заклеймили   грозным   взглядом,   таким   же
механическим, Как и первый, надписи на этом  бедняге  -  таком  крепыше  и
весельчаке, что, казалось, он соединял  в  себе  все  возможные  права  на
непокорность и чувственность;  после  этого,  испустив  как  один  человек
глубокий вздох священного негодования, отцы иезуиты продолжили прогулку  с
точностью автоматов.
   Среди священников, которые прогуливались в саду,  можно  было  заметить
тут и там несколько светских лиц, и вот почему: преподобные  отцы  владели
соседним домом, отделенным от первого только буковой аллеей. В этот дом по
временам  приезжало  на  полный  пансион  изрядное  количество  лицемеров,
которые  на  своем   жаргоне   называли   это   _уединением_.   Оно   было
очаровательно; они находили здесь вкусный обильный стол, а также  духовную
пищу  в  прелестной  домовой  часовне,  -  новое   и   удачное   сочетание
исповедальни с меблированными комнатами, с  проповедями  во  время  общего
обеда. Драгоценной выдумкой было это святое  жилище:  там  пища  телесная,
равно как и духовная, была аппетитно и изысканно  выбрана  и  подана;  там
душа и тело  укреплялись  за  определенную  плату;  там  можно  было  есть
скоромное по пятницам с полным спокойствием, заплатив  за  "разрешение  из
Рима", набожно проставляемое в счете, сразу же после кофе и водки!  Скажем
в похвалу финансовым способностям преподобных отцов и вкрадчивой  ловкости
их рук, что число пансионеров было весьма велико. Да и  как  ему  не  быть
большим? Дичь была как раз в меру испорчена, путь в рай так легок, морская
рыба так свежа и суровая дорога спасения так очищена от терний и так  мило
усыпана розовым песочком, ранние овощи и всякие новинки по части  еды  так
изобильны, покаяние так легко, не считая  отличных  итальянских  колбас  и
индульгенций святого отца, прибывавших  прямо  из  Рима,  из  первых  рук,
первосортных и на ваш выбор! Какой общий стол дерзнул бы  выдержать  такую
конкуренцию? В этом спокойном жилище с жирной  и  изобильной  кухней  люди
находили столько способов к общению  с  небом!  Для  большинства  из  этих
людей, богатых и набожных,  трусливых  и  избалованных,  ужасно  боявшихся
рогов дьявола и в то же время не имевших сил  отречься  от  маленьких,  но
очень  приятных  грешков,   снисходительное   руководство   и   растяжимые
нравственные правила преподобных отцов были неоценимы.
   В самом деле, какую  глубокую  благодарность  должны  были  чувствовать
развратные старички,  себялюбивые  и  трусливые,  к  священникам,  которые
оберегали их от  вил  Вельзевула  и  ручались  за  обеспечение  блаженства
бессмертия, не требуя принесения в жертву ни одной из  порочных  привычек,
отказа  от  развращенного  аппетита  или  ужасного  эгоизма.  Но  как   же
вознаградить этих  духовников,  столь  весело-снисходительных,  остроумных
пастырей, столь любезных, потакающих грешникам? Ах, Боже мой,  за  это  им
платили,  оставляя  в  наследство  значительную  недвижимость,  блестящие,
звонкие экю, - в ущерб законным  наследникам,  зачастую  бедным,  честным,
трудолюбивым и так благочестиво обворовываемым преподобными отцами.
   Один из пожилых пастырей, о которых мы говорили, намекая на присутствие
светских лиц в саду и желая нарушить неприятное молчание, сказал  молодому
священнику с печальным лицом фанатика:
   - Предпоследний пансионер, которого привезли раненным в  наше  убежище,
остается все таким же дикарем, я не вижу его между другими нашими гостями.
   - Может быть, он предпочитает, - отвечал другой старик, - прогуливаться
один в саду при новом здании?
   - Я не думаю, чтобы этот человек, с тех  пор  как  он  живет  у  нас  в
обители, спускался даже в маленький палисадник занимаемого  им  отдельного
флигеля. Отец д'Эгриньи, который один виделся с ним, жаловался в последний
раз на мрачную апатию пансионера; его еще ни разу не видели в  часовне,  -
прибавил сурово молодой аббат.
   - Может быть, он еще не в силах пойти туда? - возразил собеседник.
   - Без сомнения... потому что я слышал от до